Далее Валлан приводила длинный список, который замыкала работа Анри Лебаска.

«Девушки у воды», 1919 год.

Оливия перечитала эту строчку дважды.

Судя по примечаниям, полотно было изъято из собрания богатой еврейской семьи, проживавшей в Перпиньяне.

Оливия отложила отчеты Валлан в сторону и сделала несколько кругов по комнате – в движении ей всегда думалось лучше. Пейзажи, книги Монтравеля и «Итею» вывезли из его мастерской в Кольюре как раз в середине мая. Они вполне могли попасть в Париж с той же партией конфиската из «южной зоны», что и полотно Лебаска. Если это так, то и в Германию их тоже могли отправить одним составом…

Она бросилась к компьютеру и вновь загрузила цифровой архив E.R.R. Все действительно совпадает: картина Лебаска и украденный у Монтравеля том Вергилия уехали в Берлин в один и тот же день. А спустя некоторое время оба этих предмета оказались в коллекции греческого фабриканта Ахиллеса Ливаноса…

Не раздеваясь, Оливия рухнула на кровать рядом с Родионом. Прислушиваясь к одинокому рокоту мотоциклетного мотора, блуждавшего где-то в соседних переулках, она провалилась в вязкий, как обморок, сон.

От внезапного глухого хлопка Родион подскочил в кровати.

– Откуда только поналетели, заразы! – услышал он яростный голос Саломеи, которая по пятницам приходила очень рано и шумно прибиралась на кухне, не особо считаясь с хозяйским режимом.

Родион встал, ополоснул лицо холодной водой и поплелся завтракать, потирая небритую, с заломами от подушки, щеку.

Горничная стояла у окна, сканируя огненным взглядом стены и потолок. Одна ее рука упиралась в крутое, с барочным изгибом бедро, а во второй угрожающе покачивалось скрученное жгутом полотенце.

– Что стряслось, Саломея? У вас сегодня такой воинственный вид, – зевнул Родион, включая кофейную машину.

– А я ведь говорила вам, месье Лаврофф: надо с нижними жильцами разобраться. Развели у себя антисанитарию, мухи так и роятся! А летом-то все окна нараспашку, вот они к нам и ле…

Тут она совершила резкий выпад, приложив полотенцем по шкафчику с посудой. Раздался жалобный, с переливами, звон старинного фарфора.

– Нет, ну ты подумай! – всплеснула горничная руками, раздосадованно швырнув полотенце на стол. – Этак можно и без тарелок остаться… Ну, ничего, мне тут от насекомых одно средство посоветовали. Говорят, работает на все сто – «чистый франк»!

Родион, который поднес было ко рту чашку со свежезаваренным, с пузырчатой пенкой кофе, застыл от непроизвольного спазма мышц. Перед глазами сначала появились какие-то раскладные треноги, заваленные пыльными фолиантами и выцветшими картами, затем из воздуха соткались лаковые этажерки с эмалевыми вазами и статуэтками, потом вдруг блеснуло круглое зеркало, в котором преломлялся мир седьмой аллеи…

«Может, предложить вам эту литографию? XIX век. Или вот посмотрите на экземпляр Вергилия… «Чистый франк», поверьте! Тысяча девятьсот двадцать шестой год… Всего несколько экземпляров отпечатано. На шифоновой бумаге ручного производства», – прозвучал вдруг в голове знакомый мужской голос.

Как он мог об этом забыть…

Ведь старый маршан с антикварного рынка, у которого он купил зимой эскиз «Итеи», сначала настойчиво предлагал ему Вергилия. Те самые «Буколики»!

Но каким образом они к нему попали?!

Родион бросился к черной тонконогой консоли, где хранились всевозможные рекламные листовки и визитки. Потянув на себя левый ящик, он вытащил оттуда ворох бумажек и разложил их, как пасьянс, на столе. Ремонт компьютеров, скидка на оправы для очков, срочная замена дверных замков, индивидуальный пошив костюмов, ремонт антикварной мебели, лечебный гипноз, спортивный массаж… вот она!

Он бережно взял в руки визитку из волокнистой бумаги, на которой значилось: «Тристан Леру. Антиквариат и букинистика. 99, рю Розье, Сент-Уэн. 7-я аллея, стенд 53». Внизу был указан телефон, и Родион тут же его набрал. В ответ раздались частые гудки, которые вскоре прервались.

Проверив расписание на текущий день и наспех перераспределив дела, он поехал на антикварный рынок прямо к открытию.

Несмотря на свою обычную неприязнь к толпе, на «блошинке» Родион чувствовал себя чудесно. Была во всех этих выцветших, потрескавшихся, очаровательно ненужных вещах какая-то мистическая энергия!..

Но сегодня любоваться антикварными сокровищами он был не настроен. Равнодушно поглядывая на поднимающиеся с металлическим лязганьем шторы магазинчиков, за которыми скрывался таинственный «вещный мир», Родион миновал первую аллею. Свернув в какой-то темный проход, вынырнул на третьей, а оттуда, следуя по уже известному маршруту, добрался до седьмой.

«Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два, – Родион нетерпеливо отсчитывал номера антикварных лавок, где, позевывая, неторопливо прихорашивали свое добро блошиные торговцы.

Вот и пятьдесят третья!

Не успев толком обрадоваться, он вздрогнул от неожиданности.

На знакомых треногах и книжных этажерках сверкала каменьями изношенная грошовая бижутерия: броши-камеи, нити фальшивого жемчуга, стеклярусные браслеты, эмалевые кулоны, медальоны с искусственной бирюзой и перстни с перламутром…

– Желаете приобрести подарок для дамы? – прокуренный голос отвлек его от созерцания бессмысленных предметов, заменивших собой антикварные сокровища Леру.

Родион обернулся.

Перед ним стояла немолодая женщина в ярком театральном макияже. На ней был алый шелковый халат, затканный экзотическими цветами и головами драконов, из-под которого выглядывали оборванные джинсы.

– Не в этот раз, мадам, простите. Скажите, а где же прежний владелец… бутика? – полюбопытствовал Родион, обмирая от предчувствия, что сейчас ему сообщат о скоропостижной смерти торговца.

– Месье Леру продал свой бизнес и отбыл на воды.

– Не знаете, куда?

– Нет, он как-то не распространялся…

– И телефона своего не оставил?

– А зачем? Сделка окончательная и оспариванию не подлежит, – пожала плечами женщина, затягиваясь сигаретой, истлевающей в янтарном мундштуке. – Может, купите себе портсигар или запонки?

Но Родион лишь мотнул головой и направился к выходу – поездка в Сент-Уэн оказалась напрасной…

Это было их любимым местом для пикников в жаркие летние месяцы. Вот и сегодня они договорились скоротать обеденный перерыв на набережной островка Сен-Луи. В будний день маленький оазис в центре раскаленного Парижа пустовал, и Оливия, сбросив сандалии и платье-рубашку, растянулась в непритязательном купальнике прямо на камнях. При слабых дуновениях ветра кроны тополей, которыми была утыкана береговая линия, начинали роптать, перебирая тонкими серебристо-зелеными листьями. Этот неуверенный шелест перекрывал все остальные шумы, словно напоминая, что тишина сильнее крика.