Они подталкивают своих мужчин к нужным нам решениям. Заставляют их оказаться в нужное время в нужных местах. И, естественно, докладывают о всей деятельности. Эти девочки круче самой настоящей армии.

   Мы все давно держим все в кулаке. Эти методы кровавые нам давно без надобности и без интереса.

   Но, блядь, - на этот раз я понимаю, что меня реально подставили по полной программе.

   Убивать явно не собирались, но сомнений теперь в том, кто завалил Грача не останется ни у кого.

   Никто не станет искать тех, кто устроил этот заговор.

   Никто не станет слушать меня и воспринимать все то, что я накопал. А ведь ночной совет именно для этого и намечался. Мы с Грачом никак не могли вычислить крысу. Нужно было собрать больше информации, встретиться со всеми, обмозговать.

   Но теперь на мне черная метка, клеймо убийцы.

   Меня свои же, все, кто с нами рядом плечо к плечу были, теперь затравят. Уничтожат. А за это время тот, кто все затеял, приберет все к своим рукам. Еще и другом Грача прикинется, долбанным, блядь, мстителем.

   Грач преемниками меня и Лютого назначил. С этим у нас считаются, волю переступить нереально.

   Я вылетаю, а Лютый давно не в теме. Не разберется, когда приедет из Лондона, не сразу врубится в расклад. Меня слушать не станет, все на меня указывает. Его очень быстро сольют, набившись в соратники.

   Это пиздец. Полный, - понимаю, тупо разглядывая, как белые хлопья закрывают лужу крови подо мной. Провал.

Даже не дергаюсь, когда тишину разрывает звонок. На мой номер, который только для своих. Естественно, абонент не высвечивается.

   - Сееевер. У нас твоя девчонка, - тягучий голос издевательски бьет по ушам. – Рад, что ты еще не сдох и можешь ответить.

   Прикидываю, кого они могли взять. Милену? Уж точно вряд ли.

   И голова почти взрывается, когда на заднем плане слышу голос Регины. Блядь… Вот об этом я мог подумать в самую последнюю очередь. Это, блядь, хуже, чем удар ножа.

   – Сволочи! Уроды! Пустите! Мой брат вас всех на части порвет!

   Сердце дергается, а все равно усмехаюсь. Тепличная моя девочка, а все равно – не стонет, не умоляет, не унижается ни хера. Стержень. Характер. Натура. Хоть, может, лучше б и не дергалась, не провоцировала бы.

   – Шебутная девчонка. За руку меня укусила, - вкрадчиво хрипит голос в трубке. – По частям будешь получать ее , Север. С чего начать? Может, с тех самых зубок? Или нет. Мы с мужиками развлечемся. На круг ее порвем. Тебе видео вышлем. Самое качественное. Ни в одном своем борделе такого не увидишь.

   – Трубку Регине дай. И ебальник свой завали.

   - Ты не в том положении, чтобы командовать, Север. Гонор свой попусти, а?

   – Ты место свое знай, шестерка. Тебя не я, так твой хозяин в расход первым пустим. Говорить буду только с ним. С сестры моей чтоб волос не упал. Хоть один, блядь, синяк увижу, будешь умирать пиздец как долго и мучительно. С кишками наружу наблюдать будешь, как под корень твою семью вырезают. Не быстро, по кусочку отрезают от каждого тела. По живому. Трубку сказал сестре дай, шавка.

   – Влад! – задыхается, дышит тяжело.

   Вся ее бравада, вся смелость – только лоск. Представляю, как страшно сейчас моей малышке, кулаки до хруста сжимаю.

   – Все хорошо будет, ничего не бойся, - стараюсь говорить так спокойно, как только возможно. – Я скоро тебя заберу, Регина. Не волнуйся и не слушай никого. Поняла меня? М, маленькая?

   – Да, Влад. Я поняла. Я ждуууу!

   Чуть не срывается на плач, а у самого все сердце, блядь, в ножах.

   – Где твой хозяин?

   Урод перехватывает трубку.

   – Тебе позвонят. Если условия выполнишь, живой и даже почти нетронутой девку получишь.

   – Ты меня услышал. В твоих интересах беречь ее надежней сейфа.

   Отключаюсь, говорить дальше нет смысла.

   Зажимаю живот рукой, жадно глотая распахнутым ртом морозный воздух.

   Надо собраться. Просчитать все до мелочей. Вариант залечь на дно отпадает на хрен.

   – Гордей? – уже собран, когда набираю помощника. – В клуб ко мне заедь. Срочно. Обстановку там устрой такую, чтоб видно было, что всю ночь траходром был. И пулей сюда. Один лесной домик навестить съездим.

   Гордей справляется молниеносно.

   Умело перевязывает меня в машине, коротко кивая в ответ на мой рассказ. От него секретов нет, я на него, как на собственные руки рассчитываю.

   Только Кобра мог сработать так грубо. Заложников взять. Теперь методы давно другие.

   Но, блядь, это не по правилам! Женщин, которые не в теме, которые сами в расклад не полезли, детей и стариков никто не трогает! Это, блядь, по всем канонам запредельно!

   Но этот мог, это его методы.

   Только вот, блядь, кто-то за ним стоит. Умный, хитрый, тот, кто ничем не гнушается и способен при этом ходы на сто шагов вперед рассчитывать. Сам Кобра до такого не додумался бы, мозги не те.

   Одного только такого я знал. Альбиноса. Этот и проворачивать с умом умел и грязью никакой не гнушался. Только, блядь, подорвался он совсем недавно. Вернее, Морок с Тигром его за его же махинации и подорвали. ( Эта история описана в романе « Игрушка для хищника», если вам интересно).

   И никаких, блядь, зацепок у меня в принципе даже нет!

   Сразу понял, что Кобра у Грача побывал, как только через окно перемахнул. По бороздам на его туше сразу все понял. Его, блядь , работа!

   Сколько раз говорил Грачу, что научу его! Только тот все смеялся, мол, в наше время на ножах никто не дерется, разве что для понтов и красоты. Что от пули и снайпера или яда ни хера его это не спасет.

   И вот. Охрана его при входе оружие изымает.

   Всех проверяют, ничего не пропустят.

   Но схватить с полки его коллекционный нож и прирезать это не помешало!

   Одним ударом повалил Кобру, - так, чтоб вырубился, но живым остался. Если Регины у него в подвале не окажется, придется еще поговорить.

   Сняли его людей вместе с Гордеем.

   Но ни хера.

   Никаких следов сестры я в этом блядском доме не нашел.

   И с Коброй косяк получился – не рассчитал я удара. Сдох, сука, пока мы снова наверх поднялись.

   Ни следов, ни зацепок, ни хрена.

   Но девчонка…

   Девчонка, что с Коброй была, сразу, будто ножом полоснула по сердцу своими глазами. Нереальными, чистыми, такими ярко голубыми. А в них мольбы столько…