Жалею, что утратила письма Варвары Тимофеевны и ее мужа из Тульчи. Бедные! Много они там настрадались и нагляделись на многое. Помню, что Варвара Тимофеевна говорила в одном письме: «Вы не имеете понятия об узкости здешней жизни; люди (а не дети) ссорятся за стклянку69, кричат с искаженными лицами о том, чья собственность какая-нибудь стклянка!» Позже Василий Иванович писал о своем полном разочаровании. Между прочим говорил: «Нас человек пять эмигрантов, между которыми и один офицер. Дела нет, существовать трудно; иногда я хожу на поденщину на железную дорогу, работа трудная. Но что тут за интеллигенция? Вечером собрались у одного из товарищей и долго толковали о безвыходном нашем положении, об удручающей тоске. В конце вечера офицер стал просить веревку у одного из нас, ему отвечали грубой шуткой: “Не повеситься ли вздумал?” Не помню, дали ли ему, но он ушел, а мы и не заметили этого. Поздно, когда пошли домой, один из нас хотел взять палку для защиты от собак и зашел под сарай; и вдруг закричал: “Идите сюда скорей!” Все бросились к нему. Офицер висел на перекладине и покачивался. Мы разрезали узел и сняли его, но это был уже безжизненный труп! И подумав, кто-то из нас сказал: “А ведь умно сделал, право!”».

Позже Василий Иванович писал мне, описывая последние дни жены, которая во время холеры находилась в больнице с детьми; она умирала чахоткой. «В больнице сжалились над нами, – писал Кельсиев, – и дали нам ширмы, которыми мы отгородились от остальных больных. Жена мне напомнила наше обоюдное обещание не скрывать друг от друга приближения смерти. “Скажи правду, – говорила умирающая, – то, что со мной, это смерть?” – “Смерть, мой друг, смерть”, – отвечал я».

И действительно, ее скоро не стало. За ней последовал мальчик, родившийся в Тульче. Василий Иванович рыл могилы и хоронил своих; никто ему не помогал в его хлопотах об усопших. Дней через пять после смерти матери и Марусю холера унесла. «Если б она осталась жива, я добыл бы шарманку, посадил бы себе на спину Марусю и дошел бы пешком до вас, там бы и оставил ее», – писал Василий Иванович в последнем своем письме из Тульчи.

Впоследствии, когда он писал свои замечательные статьи о евреях (я забыла, под каким псевдонимом), Герцен узнал его по слогу.

Вскоре после нашего переселения в Теддингтон совершилось событие, о котором говорили во всех газетах. Приглашенный партией мадзинистов, Гарибальди собирался посетить Англию; но прежде чем окончательно решиться, он письменно спросил английского премьер-министра: приятно ли это будет английскому правительству? Последовал благоприятный ответ. Спустя непродолжительное время (кажется, летом 1863 года) Гарибальди исполнил желание своих друзей. Прежде чем рассказать, что мне известно о пребывании Гарибальди в Лондоне, нужно сказать несколько слов о взаимных отношениях Мадзини и Гарибальди, этим героем, которому удивлялись обе части света: Европа и Америка.

В наш век не было личности более любимой и оцененной всеми народами, чем этот простой рыбак, родившийся в Ницце. Мадзини был старше его; развитой, образованный, начитанный, высокого ума, больших познаний человек, Мадзини с 1848 года, еще молодой, но уже фанатик, стоял во главе республиканского движения. Гарибальди, Саффи и другие – все добровольно подчинялись ему; вот что приучило Мадзини никогда не слушать возражений. Однако влияние это много потеряло в своей силе после многочисленных неудач, когда Мадзини был вынужден сам искать себе приют в гостеприимной Англии.

Впрочем, Мадзини и там не оставался в бездействии. Он беспрерывно посылал людей почти на верную гибель и сам часто подвергался страшной опасности. Он возвращался в свое отечество переодетый то католическим священником, то монахом, то итальянским воином. В кармане он имел постоянно несколько паспортов, чтобы успокаивать бдительную полицию.

По этому поводу Мадзини однажды рассказывал мне о своих странствиях из Англии в Италию. Ему было легче, чем кому-либо другому, укрываться, потому что он был одинаково популярен в замках итальянской знати и в самых бедных лачугах. Однажды он находился в доме бедного крестьянина. Последний сказал Мадзини, что вся полиция на ногах и разыскивает его. Боясь навлечь ответственность на этого преданного человека, Мадзини живо собрался и вышел в поле. Вскоре он заметил полицейского, который внимательно посмотрел на него и подошел к нему:

– Давайте паспорт, – сказал он грубо.

– Паспорт? – повторил Мадзини, прикидываясь удивленным. – Да ведь я просто гуляю, иду недалеко.

– Всё равно, давайте паспорт, – повторил полицейский.

Мадзини вынул свой бумажник и, порывшись в нем, подал паспорт.

– Хорошо, – сказал полицейский, – дайте еще другой.

– Как другой, – возразил Мадзини с удивлением, – разве имеют по два паспорта?

– У вас только один! – воскликнул радостно блюститель порядка.

– Разумеется, – отвечал Мадзини.

– Ну так идите с Богом, я думал, что вы Мадзини, нам сообщено, что у Мадзини всегда три паспорта.

И полицейский спокойно удалился.

В другой раз Мадзини находился в замке преданных ему людей. Вдруг хозяйка дома говорит ему, расстроенная, что она только узнала о том, что его ищут; подозревают, что он в замке, и хотят окружить замок со всех сторон. Что делать? Они взглянули в окно и увидели, что действительно множество солдат и полицейских расположилось кругом замка.

– У меня блестящая мысль! – вскричала хозяйка дома и, обратившись к слуге, приказала сказать кучеру, чтобы он немедленно заложил лошадей в дорожную карету. Мадзини понял, в чем состояла блестящая мысль хозяйки, и прилепил черную бороду с усами и бакенбардами. Когда карета была подана, Мадзини подал руку высокопоставленной соотечественнице и храбро прошел к карете мимо всех полицейских, которые приняли его за мужа уважаемой владелицы замка и почтительно поклонились.

Возвращаясь к Гарибальди, я должна сказать, что всего более удивлялись той простоте, с которой он совершал геройские подвиги, и совершенному его бескорыстию.

Выгнав последнего Бурбона с неаполитанского престола, он мог бы сделаться главой в этом королевстве. Нет, он не берет ничего для себя, он желает только единства Италии и подносит эту двойную корону Виктору-Эммануилу, не прося, не желая никакого вознаграждения. Когда он стал не нужен отечеству, он сумел, сложив оружие, стушеваться в частной жизни; но тем не менее по-прежнему остается необыкновенным человеком. Кто не слыхал сотен рассказов, касающихся его отваги и беспредельного самоотвержения?

Однако между ним и Мадзини произошло какое-то охлаждение, и их примирению, этому важному событию в революционном мире, было суждено совершиться в нашем доме. Но надо рассказать по порядку.

Мадзини желал приезда Гарибальди, потому что полагал, что при популярности последнего ему не трудно будет набрать денег у англичан для осуществления дальнейших революционных планов. Гарибальди согласился на доводы и просьбы мадзинистов.