Сияющие великолепием здания Поталы с их золотыми крышами входили в резкий контраст с тем, что творилось на улицах города. Вдоль дорог сидели и бродили нищие: некоторые из них были калеками, другие просто худы и грязны до ужаса. Одни поднимали руки к небесам, другие простирали их к проходящим мимо паломникам, требуя свою долю на этом празднике жизни. Среди обычных нищих встречались и закованные в цепи, которыми они гремели и скрежетали, внося в происходящее дополнительный хаос.

– А это кто? – спросил Ганцзалин. – Святые отшельники? Или это у них шахсе́й-вахсе́й такой?

– Никакого шахсей-вахсея у нас нет, – сурово отвечал брат Цзяньян, – здесь тебе не Сиань. Это просто преступники. Содержать их особенно не на что, вот они и ходят по улицам, побираются именем всемилостивого Будды.

Но высшую касту попрошаек, которым никто не отказывал, составляли, разумеется, монахи. В руках у них были чаши для подаяния, и почти все, кто попадался на их пути, хоть что-нибудь да бросали в эти чаши.

– Хорошая у вас религия, – сказал Ганцзалин ядовито. – Не дашь денег – никакого тебе благого перерождения, в следующей жизнь переродишься клопом каким-нибудь. Или вошью.

Карлик никак не отреагировал на это кощунственное замечание, сделав вид, что просто не слышал его. Вообще, чем ближе они подходили к Потале, тем озабоченнее он становился.

Проезжая по улицам, приходилось не только проталкиваться через толпу людей, но и уклоняться от навьюченных мулов, между которыми время от времени с трудом пробирался гонец на чистокровном жеребце. В руке он часто держал жезл, украшенный лентами, священные письмена на них во время езды развевались от ветра.

Вдоль улиц стояли лавки, многие товары были разложены прямо на земле. Здесь продавались всевозможные изделия местных мастеров и товары, доставлявшиеся из Китая, Индии, Непала и Бирмы. Шапки и чубы, халаты и рубахи, необработанные звериные шкуры, конская сбруя, ритуальные принадлежности, украшения из серебра и золота, холодное оружие самых разных видов, и даже неведомые западные изделия, которые неизвестно зачем и придуманы-то были.

Среди обычной местной мелочевки Загорский неожиданно углядел фотоаппарат.

– О, это очень мудреный иностранный механизм, – радостно объяснил ему торговец. – Тот, у кого он есть, может иметь изображения всех людей, животных, демонов, будд и бодхисаттв.

– И часто у вас покупают эти механизмы?

– Покупают. Эта машинка очень нравится Наимудрейшему[46]. Те, кто бывал во внутренних покоях Поталы, говорят, что ими там уставлено все. Купите и вы, и на вас тоже ляжет благословение богов.

Нестор Васильевич отвечал, что у него такая машинка уже есть. А сам вспомнил, как они с Ганцзалином много лет назад снискали расположение персидского шахиншаха, подарив ему фоторужье Марэ.

– Надо было привезти с собой кинетоскоп, – заметил он. – И тогда мы бы во дворце Потала оказались дорогими гостями.

Цзяньян-гоче нахмурился и заявил, что такими дешевыми фокусами сердца Далай-ламы не завоевать.

– Ничего, – сказал Нестор Васильевич, – найдутся у нас и другие фокусы, более действенные.

Загорский задержался возле нескольких торговцев и купил пару безделушек – настоятель монастыря на прощание снабдил их некоторым количеством денег, из чего можно было заключить, что если не бодхисаттвой, то как минимум архатом иностранный гость все-таки был в своей прошлой жизни.

Все продавцы остервенело торговались. Загорский приценивался весело и умело, пошучивая и посмеиваясь, чем вызвал не только уважение, но и симпатию торговцев. Во время торга Нестору Васильевичу помогал Ганцзалин, поскольку карлик презрительно надувал губы, считая, что Загорский покупает какую-то никому не нужную дрянь, да к тому же низкого качества.

– В незнакомом городе нужно что-то купить, и нужно поторговаться, – объяснил Загорский. – Это самый лучший и быстрый способ понять умонастроение людей и принятые здесь порядки.

Он обратил внимание, что бумажные деньги тут не приветствовались – только медь и серебро. При этом в ходу были не только тибетские и китайские монеты, но и индийские рупии и даже николаевские рубли – главное, чтобы был полновесный металл.

Под ногами беспрестанно путались ребятишки, за которыми никто не следил – все мал мала меньше. Они вступали в битву за территорию с бродячими псами, которые вели себя крайне нахально, словно понимая, что никто не посмеет поднять на них палку – как знать, может быть именно в этого пса переродился твой покойный дядюшка или еще какой родственник. Да и кто гарантирует, что и сам ты не переродишься в следующей жизни в какое-нибудь животное – колесо кармы, как известно, не щадит никого.

Тибетские девушки, которым нечем было заняться, прямо на улице подкидывали ногой кусочек дерева, в который для лучшей летучести были вставлены перья. Загорский окрестил этот кусочек воланом, поскольку он походил на этот маленький снаряд, используемый в бадминтоне. Побеждала та девушка, которая дольше всего удерживала волан в воздухе, не давая ему упасть на землю. Игра эта требовала некоторой смелости: девушки изящно и в то же время ловко приподнимали свои юбки, подкидывая волан ногами.

Понять, какая барышня жила в Лхасе, а какая только приехала, оказалось довольно легко. У приезжих дам лица, как правило, оказывались чем-то вымазаны. Цзяньян-гоче объяснил, что когда-то давно, заботясь о целомудрии монахов, правительство издало указ, чтобы женщины, покидая дом, мазали лицо маслом и землей. Приобретая таким образом страховидную наружность, женщины не могли бы вводить монахов в слишком сильное искушение. Обычай с тех пор прижился и действует по сей день.

– По-моему, он морочит нам голову, – тихонько заметил Ганцзалин.

Загорский в ответ только улыбнулся.

Как выяснилось, женщины в Лхасе густо наносят на лицо кремы и красят губы, выщипывают брови и лакируют ногти, словом, делают примерно то же самое, что и их товарки на Западе – и все для того, чтобы не оказаться проигравшими в вечных любовных состязаниях.

Тем временем солнце быстро садилось на западе, наступал вечер.

– Пора бы приискать ночлег, – заметил Загорский. – Есть ли здесь приличный постоялый двор?

– Об этом не беспокойтесь, – отвечал карлик. – Я у себя на родине, и вы без крыши над головой не останетесь.

И действительно, Цзяньян-гоче свое слово сдержал: все они поселились в доме у какого-то его знакомого ремесленника. Жилые помещения начинались на втором этаже, на первом держали скотину – яков и коз. Однако, несмотря на шум и специфический запах, выспались они отлично.

На следующий день брат Цзяньян разбудил Загорского ни свет ни заря. Лицо у него было ошеломленным.

– Прибыл гонец от Далай-ламы. Милосердный заступник[47] ждет вас сегодня в 12 часов…