Прежде всего, Витт поделился со своим агентом подозрениями в отношении семейства Давыдовых, которым принадлежало имение Каменка в Киевской губернии — графу доносили о том, что туда съезжаются лица, “находившиеся на подозрении”, но проникнуть в тайну этих посещений его людям пока не удавалось. Заручившись согласием Бошняка, Витт рекомендовал ему сблизиться с Лихаревым, офицером Генерального штаба, служившим в военных поселениях, с которым Бошняк был знаком уже года два — по своей жене Лихарев приходился генералу Высоцкому какой-то отдаленной родней и бывал в Златополе на правах близкого человека. О Лихареве графу сообщали много любопытного: молодой человек отличался пылким темпераментом и в его разговорах при случайных свидетелях частенько проскальзывали иронические высказывания в адрес власти, многозначительные намеки, “опасные словечки”. С него и решили начать. В Златополе Лихарев квартировал в доме купца Гека, и в июне 1825 г. Бошняк нагрянул к нему в гости. За ужином он основательно подпоил Лихарева и повел с ним “доверительные разговоры”, выдавая себя за убежденного противника существовавших порядков. Шервуд соглашался со всем, что говорил ему Лихарев, охотно поддержавший тему разговора. А сказать тому было что! Вскоре в своем донесении Бошняк сообщал: во время вечерней беседы ему удалось узнать, что тайное общество, о существовании которого имелись лишь подозрения, действует на самом деле. Организация делится на пять частей, называемых “вентами”. Со слов Лихарева выходило, что та “вента”, к которой принадлежал он сам, во 2-й армии располагала силами 13 пехотных полков и 5 рот артиллерии, всё командование которых примкнуло к заговору. Лихарев назвал полковника Пестеля “душой заговора” и сочинителем конституции. Без особенного усилия со стороны Бошняка собеседник поведал о своем знакомстве с Давыдовым, сообщив, что Василий Львович Давыдов возил бумаги их “венты” в Петербург для совещания с тамошними заговорщиками. Лишь наговорив так много лишнего, Лихарев спохватился, начал грозить Бошняку смертью от яда или кинжала, если тот не сумеет сохранить тайну. Александр Карлович в ответ огорошил его, сказав, что открывать ничего и не требуется, потому что об этом обществе он уже слышал от графа Витта. И Бошняк рассказал пораженному новостью Лихареву о состоявшемся недавно доверительном разговоре с графом, в ходе которого тот якобы выразил желание войти в состав тайного общества, “о котором давно знал, но хранил молчание”. По словам агента Витта, граф готов был предоставить в распоряжение заговорщиков все подчиненные ему войска, самого же Бошняка прислал для переговоров, попросив свести с В.Л. Давыдовым.

Через несколько дней Александр Карлович приехал в Каменку к Давыдову, имея рекомендательное письмо от Лихарева, и, не откладывая дел в долгий ящик, при первом же конфиденциальном разговоре с хозяином имения повторил ему всё то, что прежде говорил Лихареву: секрета заговора более не существует — о нём известно графу Витту; он же, Бошняк, эмиссар графа, уполномоченный сообщить заговорщикам о его желании немедленно войти в члены их общества. Если его примут, граф брался поднять против правительства подчиненные ему поселения и бросить в бой 50 тыс. штыков и сабель. Причину, по которой граф собирался перейти на сторону заговорщиков, Бошняк называл вполне убедительную: по его словам, командуя южными военными поселениями, граф растратил значительные суммы денег и теперь пребывал в состоянии крайней тревоги, опасаясь, что эти “финансовые операции” станут известны командующему отдельным корпусом военных поселений графу Аракчееву, самолюбие которого было задето успехами там Витта и который всячески поэтому интриговал против графа при дворе. Первая же ревизия давала в руки Аракчеева факты, достаточные для уничтожения карьеры Витта, причем непременно с последующим над ним судом. “Таким образом, — втолковывал Бошняк Давыдову, — деваться графу некуда, вся надежда только на победу нашего дела. Польза же от такого человека может выйти немалая”.

За первой встречей последовали другие, и хотя Давыдов держался настороженно, всё же Бошняку удалось выведать, что заговорщики совсем не готовы к немедленному выступлению. Они никак не могли договориться о государственном устройстве России в случае успеха их дела. Одни считали, что нужно будет ввести конституционную монархию, другие — республику, но не могли решить, какую именно: демократическую, аристократическую или правительственную? Как поступить с членами императорской фамилии? Что делать с дворянством? Дата восстания назначена не была, решили только, что в случае провала и начала арестов все должны выступить сразу же, без дополнительных распоряжений.

Ведя “переговоры” с Давыдовым, Бошняк продолжал “разрабатывать” Лихарева и постепенно узнал, что тот уже три года состоит в тайном обществе, допущен до многих тайн, даже ездил несколько раз к Пестелю, с которым поддерживал, кроме того, и тайную переписку. Лихарев назвал ему имена Рылеева, Бестужева, Муравьева, которые вкупе с Пестелем фактически составляли ареопаг руководителей заговора.

О предложениях Витта, сделанных через Бошняка, Давыдов уведомил “Тульчинскую думу Общества”, фактически являвшуюся штабом заговора на юге России. Причину измены присяге графа “думцы” сочли достаточно веской, но, все же, зная о ловкости Витта по части секретного сыска, опасались прямо ввести его в свои ряды. Лично Пестель в своем письме рекомендовал Давыдову поступать по его собственному усмотрению, а “Дума” приказала: не говоря ни “да” ни “нет”, тянуть время, обещать, что заявление Витта будет рассмотрено, но окончательное решение состоится в 1826 г. во время зимней ярмарки “Киевские контракты”. Именно тогда планировался съезд руководителей заговора, а до этого решено было проверить искренность Витта, установив за ним постоянную слежку. Лучше всего для этой роли, по мнению заговорщиков, подходил Бошняк, которому граф доверял. Для проверки “чистоты намерений” Витта от него потребовали сведений об агентах правительства, от которых он узнал о существовании тайных обществ. Пожелание было немедленно исполнено: явившись в Каменку с очередным визитом, Бошняк, напустив на себя загадочный вид, сообщил Давыдову “страшную тайну” — граф Витт назвал имена офицера свиты Корниловича и полковника Абрамова, но кроме них говорил и о других. Запугивая Давыдова, Бошняк уверял его, что общество буквально обложено шпионами — в полку Пестеля не один, а несколько офицеров ведут наблюдения, подробно сообщая о его действиях. Впрочем, заговорщики не стали слепо доверять Бошняку, стараясь, на всякий случай, держать его на расстоянии. Но, как это ни парадоксально, именно то обстоятельство, что заговорщики подозревали в Бошняке “двойного агента”, помогло ему получить важнейшие сведения! Так, к Александру Карловичу обратился капитан Майборода, командир 1-й гренадерской роты Вятского полка, которым командовал полковник Пестель, сообщив о своей готовности предоставить в распоряжение правительства все известное ему о тайном обществе и заговорщиках, к числу которых принадлежал».

Думается, что де Витту, с его талантом разведчика, всё же удалось бы лично проникнуть в ряды заговорщиков, но этому помешал нелепый случай.

Чтобы лучше понять последующие события, необходимо заметить, что в начале XIX века регулярная разведывательная и контрразведывательная служба в армии ещё только зарождалась, и многие, кажущиеся нам сегодня элементарными, законы её функционирования тогда были неизвестны. Кроме того, дворянская солидарность, многочисленные родственные и дружеские связи высшего офицерства также накладывали свой особенный отпечаток, вследствие чего генералитет и старшее офицерство считало себя вправе доверять своим близким зачастую информацию самого конфиденциального характера.