Причина столь сдержанного поведения прояснилась сразу: в гостиной меня ждала не только Базилио. Второе кресло занимал сэр Шурф Лонли-Локли, чьё присутствие неизменно действует на собак, как смирительная рубашка. И их можно понять.

— Выглядишь, как Магистры знают что, — укоризненно сказал он.

Я очень удивился. До сих пор моя манера одеваться возмущала только Мелифаро. Вот уж никогда не думал, что Шурф станет укорять меня за отсутствие какого-нибудь золотого лоохи до пупа, или что там нынче все дружно носят.

— Я имею в виду твоё лицо, — подсказал он. — Очень хорошо, что ты наконец стал мастерски изменять внешность. Дело за малым: научиться не забывать, что ты это сделал. И возвращать себе нормальный облик, когда приходишь домой, а не ждать, пока само пройдёт.

— А разве важно, как я выгляжу?

— Положа руку на сердце, не очень. В данном случае значение имеет не облик, а безупречность твоего поведения. Действие всякого колдовского приёма должно заканчиваться в тот момент, когда его эффект перестаёт быть необходим. Хорошая привычка, пригодится, — строго сказал Шурф. И внезапно с обезоруживающей откровенностью добавил: — Но на самом деле, подлинная причина моего недовольства заключается в том, что я уже довольно долго тут сижу, а ты шляешься невесть где. Упрекнуть тебя за такое поведение я не могу, поскольку явился без предупреждения. Но я всё равно сердит, что не застал тебя дома. Поэтому сразу нашёл, к чему придраться. Извини.

— Потрясающе, — ухмыльнулся я. — А ты до сих пор не в курсе, что в Мире существует такая удобная штука как Безмолвная речь? Надо было прислать зов, я бы поторопился.

— Да я и собирался. Но тут в гостиную пришла Базилио и спросила, в чём смысл жизни. Пришлось сказать.

— Ну ни хрена себе. Ты и это знаешь?

Шурф только плечами пожал. Дескать, какие пустяки.

— И мне тогда скажи, — потребовал я.

— В чём заключается смысл твоей жизни, я не просто не знаю, а даже предположить не возьмусь. Правдивый ответ на любой по-настоящему важный вопрос всегда существует во множестве версий. И выбор того или иного варианта зависит от личности спросившего. Не думаешь же ты, будто смысл жизни один и тот же для всех?

— Не то чтобы думаю, но вполне допускаю такую возможность. Ладно, а Базилио ты что сказал? Или смысл её жизни — это секрет?

— Разумеется, секрет. Люди обычно предпочитают скрывать от ближних и гораздо менее важные сведения о себе.

— От тебя не секрет, — великодушно решила Базилио. — Сэр Шурф сказал, смысл жизни заключается в том, чтобы получить опыт. Наше сознание нуждается в опыте, как в пище, причём ест всё, что дают. И, представляешь, всё идёт ему впрок! Даже в тот момент, когда нам кажется, будто мы страдаем, больны или безумны, наше сознание набивает этим опытом брюхо, крепнет, растёт и взрослеет. А знаешь, что для сознания означает стать взрослым?

Я хотел было отрицательно помотать головой, но вместо этого почему-то сказал:

— Оно начинает осознавать своё бессмертие. Не верить, не надеяться, не догадываться, а просто знать.

Шурф посмотрел на меня с неподдельным интересом. Я узнал этот взгляд. Так он взирал на говорящего пса Дримарондо, когда тот, пристрастившись к чтению, начал анализировать прочитанное вслух. Дескать, надо же, я-то сам давным-давно до всего этого додумался, но от тебя подобной проницательности совершенно не ожидал.

Впрочем, ладно, пусть смотрит, как хочет. Роль учёной говорящей табуретки всегда была мне к лицу.

— Да, именно так он и сказал, — подтвердила Базилио. — А знаешь, что особенно здорово? С этой точки зрения получается, что неудавшихся, несчастливых судеб вообще не бывает, даже если родился слабоумным, калекой или чудовищем, как я. Для сознания и этот опыт — подходящая, питательная еда. И потом, кроме яви всегда есть сны. Сэр Шурф говорит, что опыт, полученный там, тоже считается. Вообще никакой разницы!

— Потрясающе, — вздохнул я. — Представляете, я сегодня полночи говорил примерно то же самое. Про сны и про опыт, как величайшую ценность. По другому поводу и совсем иными словами, но по сути — один в один. Похоже, опыт — это и мой смысл жизни тоже. Заверните, беру.

— Держи.

Шурф взял со стола салфетку, аккуратно свернул её конвертом и протянул мне.

— Спасибо, — сказал я, засовывая свёрток в карман. — Иметь смысл жизни — дело нехитрое, а вот всегда носить его при себе — исключительная удача. Мало кому так везёт.

— Это вы так шутите? — неуверенно спросила Базилио.

Мы озадаченно переглянулись. Хороший вопрос.

— Мы сами не знаем, — наконец сказал ей Шурф. — На первый взгляд, вроде бы, шутим. На второй, в очередной раз пытаемся серьёзно поговорить о самых важных на свете вещах. А как там оно на самом деле, разберёмся когда-нибудь потом.

— В тот прекрасный день, когда я достану из шкафа это лоохи, подумаю: «Хорошая вещь, зря я его уже целый год не ношу», — надену, суну руку в карман и сразу обрету смысл жизни, — добавил я. — Вот тогда-то всё и прояснится. Раз и навсегда.

Базилио улыбнулась, кивнула. Сказала:

— Когда-нибудь я тоже так научусь. Как вы.

— Чему именно? — хором спросили мы.

Причём Шурф выглядел явно встревоженным. Подозреваю, я тоже.

— Так разговаривать, чтобы получалось одновременно и смешно, и серьёзно. И не только разговаривать, жить тоже. Бывают такие головоломки, смотришь и думаешь: «Ну, это очень легко». А начинаешь разбираться и обнаруживаешь, что ничего сложнее до сих пор не видела. И красивее — тоже. Даже если решишь такую задачку — случайно, почти чудом — всё равно никогда до конца не поймёшь, как удалось справиться. И это совершенно не обидно, наоборот, радостно, что такая удивительная штука попала тебе в руки. Вы похожи на эти головоломки. Не могу пока лучше объяснить. Но когда-нибудь наверное смогу.

— Спасибо, — сказал сэр Шурф, — ты и сейчас очень неплохо объяснила. Я никогда не был чувствителен к комплиментам, но тебе удалось меня тронуть.

— Слушай, у меня в кармане не только смысл жизни, но ещё и подарок от твоего учёного приятеля, — спохватился я. — Он просил передать, что очень за тебя рад. И одновременно огорчён, потому что ему будет не хватать вашей дружбы. Изучать овеществлённую иллюзию, которая выглядит как человек, его, как и следовало ожидать, не отпускают… — и, посмотрев на её вытянувшуюся от огорчения физиономию, поспешно добавил: — Но может быть он что-нибудь придумает. Когда-нибудь потом.

Мне не раз говорили, что надежда — глупое чувство. Лишает нас воли, отнимает силы, связывает по рукам и ногам. И я неоднократно убеждался на практике, что это действительно так. Но всё равно уверен, что из этого правила бывают исключения. Иногда глупое чувство — именно то, что надо. В том числе, и мне самому. А уж юной барышне двух дней от роду — подавно.

Базилио неуверенно улыбнулась, почти беззвучно пробормотала: «Спасибо», — взяла шкатулку и прижала её к груди так крепко, словно я мог передумать и отнять.