— Да говори толком! Кого ты еще заарестовал?

— Ее, — одышливо сказал Гайпель. — С красным зонтиком.

Растянутый для просушки, он стоял в углу. Иван Дмитриевич увидел его, как только вошли, и сразу же узнал этот оттенок цвета, колеблющийся между алым и светло-красным, который три дня назад просквозил перед ним в сентябрьской листве.

Хозяйка зонта сидела рядом, ее он тоже узнал и хлопнул Гайпеля по плечу:

— Молодец!

Это была старшая из племянниц покойного Куколева, блондиночка с прыщавым лобиком и глазами брошеной куклы.

— Елизавета Семеновна, рад видеть вас. Вы меня помните?

— Путилин, кажется…

— А память у вас не девичья. — Иван Дмитриевич осторожно, как к разверстой ране, прикоснулся к алеющему шелку. — Ваша парасолька?

— Что? — не поняла она.

— Зонтик, спрашиваю, ваш?

— Нет, тетя Лотта одолжила.

— Чего это вдруг?

— Я была у нее вчера вечером, а когда уезжала, начал собираться дождик.

— Вы приезжали к Шарлотте Генриховне, чтобы забрать серебряный флакончик вашей бабушки?

— Да.

— Зачем он вам так срочно понадобился?

— Просто на память, если она умерла.

— И он сейчас лежит у вас в сумочке?

— Н-нет.

— Не вынуждайте меня прибегать к обыску.

— Вы не посмеете!

— Конечно, не хотелось бы, — криво улыбнулся Иван Дмитриевич. — У вас там платочек, может быть, нечист или гребень в волосьях. Я не так воспитан, мадемуазель, чтобы шарить в дамских сумочках, но придется. Лучше бы нам не краснеть друг перед другом, но что поделаешь… Позвольте ваш ридикюль.

— Он там, — басом сказала Лиза, прижимая сумочку к груди.

— Я смотрю, вы им очень дорожите.

— Д-да.

— И кому же вы собирались передать эту реликвию?

— Н-никому.

— Понимаю, понимаю. Вы ввели в заблуждение папеньку, сказав ему, будто едете по больницам искать бабушку, а сами решили прогуляться по гавани в шесть часов утра. Покормить чаек, полюбоваться восходом. Так, Елизавета Семеновна?

Она молчала.

— Хватит, милая, — сказал Иван Дмитриевич. — Отвечайте, как называется корабль.

— Пожалуйста, я вас прошу! Обещайте мне, что…

— Название корабля !

— «Архангел Михаил».

— Когда он отплывает?

— Опоздали. Уже, наверное, отплыл.

Иван Дмитриевич обернулся к Гайпелю:

— Лошадей! Быстро!

За круглым окошком каюты плескалась вода, под ногами ритмично вздрагивал пол.

— Вишь, подсунули мне келью над самой машиной, — сказала Марфа Никитична.

Они с Иваном Дмитриевичем сидели вдвоем, Гайпеля и Лизу отправили на палубу, чтобы не мешались.

Флакончик лежал на столе. Он был величиной с большую грушу и такой же формы, только плосконький, как солдатская фляжка. Пробка, тоже серебряная, была сделана в виде львиной головы с расквашенным от частого открывания носом. Серебро на боках не потускнело, но рельеф чеканки стерся от бесконечных чисток, линии размылись, выпуклости сгладились, так что стоило труда разглядеть в их узоре осененную дуплистыми русскими ветлами реку Иордань, Иоанна Предтечу с Иисусом на берегу, за ними горы, дорогу, ослика у воды, еще что-то из священной истории, в которой Иван Дмитриевич никогда не был особенно силен. В небе висели чуть заметные, как перед рассветом, звезды, но Большой Медведицы среди них он не нашел.

Евлампий рассказал, что полвека назад, еще до того, как Наполеон Бонапарт с двунадесятью языцами воевал Москву, покойный супруг Марфы Никитичны, Семен Яковлевич, отец Якова Семеновича и Семена Семеновича, дед Лизы, Кати и Оленьки, совершил хождение ко Гробу Господню и в этом флакончике привез на родину святой иорданской воды.

Теперь Марфа Никитична собралась туда же, но не пешком, как муж, не через туретчину и Кизилбашское царство, а на пароходе «Архангел Михаил». Собралась, да впопыхах забыла флакончик. Она предвидела, что сыновья добром не отпустят, и решилась на побег. Они ей оба надоели своими сварами, в замысел посвящена была только Лиза, чтобы рассказать обо всем отцу и дяде уже после того, как «Архангел Михаил» выйдет в море. На эту грохочущую, пропахшую дымом посудину Семен Яковлевич ногой бы не ступил, а Марфа Никитична спокойно сидела над машиной, изрыгающей адский огонь, и готовилась ехать. За каюту заплачено было семьдесят рублей. Капитан запросил сто, но в результате двухчасовой торговли три красненьких скостил. Эти деньги она раздала паломникам из Сибири, которые своих кают не имели и ютились на палубе.

— Среди них скитская девушка есть, — рассказывала Марфа Никитична. — Лик ангельский, а сама тощая и все кашляет. Хочу ее к себе в келью взять. Вместе поплывем. И ей хорошо, тепло, и мне не скучно.

Они уже обо всем поговорили, Иван Дмитриевич все выяснил и сейчас молча смотрел на сидевшую перед ним старуху в черном салопе. О смерти младшего сына он ей так и не сказал. Зачем? Пусть плывет в счастливом неведении, незачем ей знать правду. Лиза тоже просила не говорить об этом бабушке.

До отплытия оставалось полчаса, досиживали последние минуты. Вообще-то «Архангел Михаил» должен был отчалить еще в субботу, но что-то на нем недочинили, чего-то недогрузили, помощнику капитана дали жалованья меньше, чем тот рассчитывал, а повару, наоборот, переплатили, и в итоге оба запили на берегу — один с горя, другой с радости. Словом, задержались на четыре дня. Все эти дни Марфа Никитична слезно просила внучку привезти ей забытый дома флакончик, но Лиза, как понял Иван Дмитриевич, не хотела докучать убитой горем тетке и решилась только вчера.

— Думала, на Новый год и поплыву, — сказала Марфа Никитична. — Ан вишь как вышло! Надо было на аглицком пароходе плыть, у их там порядок.

— На Новый год? — удивился Иван Дмитриевич.

— Я, соседушка, старую веру оставила, но как считала Новый год первого сентября, так и считаю. Ты сам посуди! Когда Господь райский сад сотворил, и Адама, и Еву, она чем соблазнилась? Чего молчишь? Отвечай.

— Яблоком, — сказал Иван Дмитриевич.

— Правильно, не картошкой мороженой. А разве яблоки-то в январе на деревьях бывают?

Марфа Никитична взяла свою клюку:

— Пойдем, что ли, наверх, Лизочку поцелую на прощанье. Вышли на палубу.

— Ну их всех, надоели! — говорила она. — Что Яшка, что Сенька, оба хороши! Каково матери-то смотреть, как они друг дружку ни с одним праздником не поздравят! На Пасху и то не поцелуются. А Нинка с Шарлоткой их подзуживают. Ладно, Нинка еще туда-сюда, имеет уважение, а Шарлотка, стерва, ни в чем не уступит. Мух бить повадилась. Купила себе снаряд на ручке и шлеп, шлеп! Гоняется за ними, вся красная, смотреть мерзко. А меня с детства приучили, что мух обижать — грех.