Это любовь, которую я никогда раньше не знал. Неизбежное чувство незащищенности, которое приходит вместе с известностью, заставляет сомневаться в любви. Любят ли меня? Или они любят «нечто»? На поверхности то, что тебя регулярно купают в любви и обожании, давая чувство чего-то вроде легкого опьянения, но как только порыв утихает, сердце разбивается на кусочки. Возможно ли, чтобы кто-то увидел личность музыканта, не обращая внимания на его инструмент? Или это как раз та часть личности, которую и любят? Как бы то ни было, сомневаться в любви — опасный и скользкий путь, но одно можно сказать наверняка: нет ничего чище безусловной любви между родителем и ребенком.

Когда роды закончились и нас отвели в больничную палату, Джордин захотела есть, поэтому я спустился в столовую, чтобы найти ей что-нибудь. Я искал что-то, что она действительно могла бы переварить, но вернулся в палату с пустыми руками, решив заказать что-то в магазинчике «У Джерри» через дорогу. Я прошел через холл к сестринской стойке, где дежурила одна медсестра, крупная женщина с телосложением Халка Хогана, которая рявкнула на меня с сильным восточноевропейским акцентом: «Я МОГУ ЧЕМ-ТО ПОМОЧЬ?» «Да… эм, не могли бы вы сказать мне, доставляет ли сюда “У Джерри”?» Она уставилась на меня своими ледяными глазами и прорычала: «Я НЕ ВПРАВЕ РАСКРЫВАТЬ ЛЮБУЮ ИНФОРМАЦИЮ О ТОМ, КОГО СЮДА ДОСТАВЛЯЮТ». Я улыбнулся, поняв, что она неправильно поняла мой вопрос, и сказал: «Хахаха… нет… Магазинчик “У Джерри” доставляет сюда?» Выглядя так, словно собиралась перепрыгнуть через стол и задушить меня своими гигантскими руками, она увеличила громкость и повторила: «Я ЖЕ СКАЗАЛА! Я НЕ ВПРАВЕ РАЗГЛАШАТЬ ЛЮБУЮ ИНФОРМАЦИЮ О ТОМ, КОГО СЮДА ДОСТАВЛЯЮТ!!!» Я в страхе убежал, перешел улицу и купил Джордан бутерброд, стоя в очереди рядом с Дженнифер Лопес.

Обычный вечер в Лос-Анджелесе.

Мама права, быть отцом дочери и правда самое удивительное, что случалось со мной в жизни. Вскоре я уже в совершенстве овладел навыками педикюра, делал идеальный хвостик и мог узнать каждую диснеевскую принцессу только по цвету платья. Ничего сложного, подумал я.

А ЗАТЕМ НАСТУПИЛА ТРУДНАЯ ЧАСТЬ: НУЖНО БЫЛО СОВМЕСТИТЬ НОВУЮ ЖИЗНЬ СО СТАРОЙ.

Я помню, как впервые мне пришлось оставить Вайолет и уехать на гастроли. Я стоял над ее кроваткой, пока она спала, и плакал. Как я мог бросить это маленькое чудо? Я буквально разрывался на части, и так началась жизнь, когда я оставлял половину своего сердца дома. В этот момент все участники группы размножались, как кролики, и маршруты наших поездок теперь диктовались людьми, которые еще не могли даже жевать твердую пищу, так что вместо шести недель в туре мы проводили, самое большее, две. Несмотря на то, что гастроли в рок-группе, безусловно, лучшая работа на земле, она может быть весьма утомительной, но в тот момент, когда возвращаешься домой после нескольких недель отсутствия, тебе вручают кричащего ребенка, и ты моментально снова превращаешься из музыканта в папу. Конечно, отчасти ты делаешь это для того, чтобы освободить жену от материнских обязанностей, которыми она была обременена от рассвета до заката, пока ты пил пиво с лучшими друзьями (здесь легкое негодование), но в большей степени потому, что ты чувствуешь необходимость компенсировать отсутствие. Тебя всегда преследует страх, что время, проведенное вдали от ребенка, нанесет ему пожизненную психологическую травму, поэтому, когда ты дома, ты ДОМА. Тур, дом, тур, дом, тур, дом… Через несколько лет начинаешь находить баланс и понимать, что два мира МОГУТ сосуществовать. Так почему бы не сделать это снова?

«На этот раз это будет мальчик», — думал я.

Уже освоив роль папы, который знает каждое слово каждой песни Русалочки, я теперь был готов попробовать силы в воспитании сына. И я уже даже выбрал имя: Харпер Боунбрейк Грол, в честь дяди моего отца, Харпера Боунбрейка (мы звали его дядей Баззом).

Генеалогическое древо Боунбрейков можно проследить вплоть до Иоганна Кристиана Байнбреха, которого крестили в Швейцарии 9 февраля 1642 года и который эмигрировал в Германию и стал отцом одиннадцати детей. Его внук Даниэль Байнбрех отважно отправился в Америку на корабле и в сентябре 1762 года поселился в дикой местности под названием Пиджен-Хиллз недалеко от Йорка, штат Пенсильвания.

За ним последовали многочисленные потомки и различные варианты написания (Пайнбрек, Бонбрайт), пока самое крутое прозвище — Боунбрейк[51] — не было присвоено сыну Даниэля Питеру, солдату американской революции, у которого было девять детей. К 1768 году имя закрепилось и сохранилось вплоть до рождения моего дяди Базза и моей бабушки Рут Виолы Боунбрейк в 1909 году у ее родителей Харпера и Эммы. В свою очередь, моего отца звали Джеймс Харпер Грол, поэтому по традиции я решил назвать и своего сына Харпером. (Также в нашем генеалогическом древе есть гордый обладатель Почетной медали Конгресса за Гражданскую войну Генри Дж. Боунбрейк и барабанщик лос-анджелесских легенд панка X, Ди Джей Боунбрейк.)

«Мама… у нас снова будет девочка».

Чтобы было ясно, у меня действительно никогда не было гендерных предпочтений, но я очень хотел назвать ребенка Харпер Боунбрейк Грол. Так что мы назвали ее Харпер (Боунбрейку так и не удалось обойти вратаря), и она родилась всего через два дня после третьего дня рождения Вайолет. Чувство всепоглощающей отцовской любви снова было со мной, и теперь у меня было две дочери, которых я обожал: Вайолет ходила и разговаривала на уровне, далеко опережающем ее возраст, а Харпер (моя чистая копия), всегда улыбаясь, ворковала у меня на коленях. Это дом. Это семья. Это то, чего я хотел.

Когда я наблюдал за каждым шагом их развития, мне было трудно не думать о том, что мои родители делали то же самое. У меня очень мало воспоминаний об этих годах жизни — большинство из них связаны с мамой, которая осыпала меня безусловной любовью, и не так много с отцом. Родители развелись, когда мне было всего шесть лет, я остался с матерью, и теперь мне как отцу было трудно осознать эту разлуку. Как он мог не хотеть проводить каждую минуту, держа меня у себя