Из ящика, поставленного высоко на полку, достали две карты с разноцветными отметками. Их я восприняла как доказательство того, что Трэверсы оказывали помощь и другим, отыскивали им дорогу, которую покажут и нам.

Айзек с гордостью обвел на карте свои владения:

– Вот это моя земля – у меня и бумаги на нее есть, все чин по чину – с тысяча восьмисотого года. Купил ее еще до того, как испанцы запретили это американцам. И мы с Лотти удерживали ее при набегах через границу людей из Джорджии – они называли себя патриотами, а по мне, так были просто пиратами – до тех пор, пока испанцы не ушли.

Лотти кивала, глядя на карту, поторапливая мужа заняться более насущными задачами.

Айзек вздохнул, и как-то сразу стало ясно, что он уже немолод. Внешне он выглядел довольно крепким, несмотря на понурые плечи и сгорбленную спину, но вот этот вздох выдал тяжесть, какая лежала у него на душе.

– Найду вам подходящее судно.

– А если сухопутным маршрутом? Которым из них? – спросила я.

– Нет, – возразил Айзек. – Вы куда направляетесь? Отсюда в Среднюю Флориду? – Гласные в слове «Флорида» он протянул мягко и гладко, будто прозрачную атласную ткань. – Там на каждом шагу плантаторы, загребают себе землю.

– И до Пенсаколы вам добираться двадцать восемь, а то и тридцать дней, – вставила Лотти. – Вполовину меньше до Таллахасси. И то если раздобудете лошадей гораздо выносливей наших. Айзек правду говорит, на суше скорее всего напоретесь именно на то, от чего бежите… Всюду хлопок. Плантации распространяются быстрей, чем лесной пожар. Я согласна с Айзеком, вам надо добираться морем. Вдоль берега до устья Сент-Джона и, может быть, по реке до Кауфорда.

– Правильно, – кивнул Айзек, проводя пальцем по линии на карте. Этот маршрут уже был отмечен красным. – Вот этот путь. Сначала как-нибудь вниз по реке – скажем, примерно отсюда – и только потом посуху. Доберетесь до Кингз-роуд и направитесь на юг.

– А есть… есть еще какой-то Юг, еще дальше?

Мне казалось, что мы уже целую вечность плывем до края света.

– Есть, – рассмеялся Айзек. – Я там не бывал, но если вам угодно, сэр, юг мы вам обеспечим.

Мы все расхохотались. Мой смех, наверное, был самым счастливым. Айзек Трэверс назвал меня сэром.

Разговор вернулся к Кингз-роуд – эту дорогу по восточному побережью построили англичане. Тут Трэверсы переглянулись, оба враз закивали и в один голос театрально произнесли на испанский манер:

– Сан-Агустин.

Так просто путь наш был предопределен.

Мы снова сверились с картами, и на место они были убраны только к ночи.

Ночевала я в просторной прихожей Трэверсов на нижнем этаже.

– Здесь будет попрохладней, если подует бриз, – заметила Лотти.

На одно одеяло я легла, а второе скатала и подложила себе под голову. Лотти спросила, не нужно ли мне чего-то еще. Я ответила, что ничего не нужно, но хорошо знала, кого мне недоставало, кого я жаждала, к кому стремилась. Лотти увела Селию наверх к себе.

По обе стороны прихожей были двери с занавешенными стеклами, и ночью действительно подул бриз, донеся до слуха гортанное кваканье лягушек, зуденье и гуд насекомых, контактировать с которыми я отнюдь не желала. Не в силах заснуть, встала и на натруженных ногах прокралась к передней двери. Хотелось полюбоваться луной. Она была почти полной… Что верно, то верно, наше сестринство приписывает луне преувеличенно большое влияние, однако я испытала ее воздействие в Ле-Бо, а после восстания мертвых в церкви Поминовения почувствовала в себе… прилив сил. И вот что любопытно: надеялась ли я извлечь из лунного света дополнительную энергию, впитать ее в себя? Возможно.

И тут я увидела, как луна заливает своим голубым сиянием черную землю. На темном крыльце блеснула сталь. Ствол дробовика в руках Айзека Трэверса. Он нес стражу в качалке без подушек, у ног его расположились две охотничьи собаки… Ведовское заклинание? Не знаю. Молитва? Быть может. Но я сделала одно – испросила у луны и ее создателя благословения для этого человека.

На свою постель на полу я вернулась незамеченной. Сон оказался прерывистым, однако утром я проснулась, не понимая, где нахожусь.

В Сент-Огастине мне стали сниться сны по-английски. Не сразу, нет – спустя несколько месяцев после нашего прибытия туда. Обыкновенные сны – причудливые, но так бывает всегда. В них не было ничего колдовского. И они не были вызваны заклинаниями, нет.

Проснуться после сна, увиденного впервые на втором своем языке, – ощущение не из приятных. Я, конечно же, знала английский, но только по книгам. И на английском, естественно, мы общались с Селией, хотя она прилично нахваталась французского за месяцы пребывания с Бедлоу за границей. Если я уставала, сердилась или пугалась чего-то, то переходила на французский, однако Селия, не чувствуя себя в нем уверенно, неизменно отвечала мне по-английски. На английском приходилось говорить во все время нашего побега, и очень многое зависело от моего владения им. Правда, на первых порах этот язык казался мне топорным и чересчур обобщенным – в отличие от изобилующей нюансами утонченной французской речи.

Хотя во сне я обратилась к языку повседневного общения, не могу сказать, что с большой легкостью освоила английский. В Сент-Огастине мы столкнулись со множеством говоров, и в голове у меня они нередко путались. Со временем я овладею – через усердные занятия, но и с помощью магических приемов – большинством наречий, приправлявших своей пряностью городское варево: греческим и каталонским, мандинго и мускоги – и так далее. О да, испанским, разумеется, тоже.

До нашего появления в городе испанцев не было там уже семь или восемь лет. Договор, носящий имена Адамса (Джеймса Куинси) и Ониса, согласно которому Флорида (как Восточная, так и Западная) переходила к Америке, был подписан в 1821 году. Территории были и оставались территориями, но с недавних пор заговорили о придании им статуса штата.

Именно испанцы превратили полуостров в безопасное пристанище, куда стекались невольники из южных штатов. (Об этих историях Селия и была наслышана.) Американцы, однако, поддерживали британскую модель рабовладения и враждебно относились к мягким порядкам, учрежденным испанцами, чьи патерналистские взгляды позволяли беглецам жить свободно и под защитой закона пользоваться землей, как только они приносили клятву верности Римскому Папе – находившемуся где-то столь же далеко, что и сам Отец Небесный.

Папа Римский – в сговоре с королем – первым и направил испанцев на полуостров. Затем туда хлынули орды церковников и напутствуемых короной подданных, чьи звучные имена плохо вязались с их разбойничьими деяниями.

Я говорю о Понсе. Хуан Понсе де Леон, первым ступивший на этот берег в начале шестнадцатого столетия, назвал его из-за обилия растительности La Florida. Изобиловал полуостров также и индейцами племени калуза. Хуан Понсе не нашел здесь мифического источника вечной молодости, а вместо того воздух заполонили тростниковые стрелы туземцев с наконечниками из кремня, рыбьих костей и раковин, которые при столкновении от удара раздроблялись и проникали в зазоры между доспехами испанцев. Хуан Понсе де Леон вернулся на Кубу, где и умер от ран, так и не добравшись до искомого источника.