Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толик, у которого не было спиннинга, сидел в машине, слушал музыку и пил водку. Мы стояли на обросших водорослями и моллюсками камнях и ловили. Все были заняты своим делом. Но Толику вскоре надоело сидеть в машине, и он решил искупаться. Он появился на берегу в семейных трусах с больничным штампом (жена его раньше работала медсестрой), сделал несколько гимнастических упражнений и погрузил свое тело в воды Средиземного моря. Толик плавал, радостно фыркал и отплевывался соленой водой, иногда он переворачивался на спину и тогда над водой, как пузырь, появлялся его круглый живот любителя пива.
То ли у него свело ногу, то ли водка оказала свое пагубное действие, но Анатолий вдруг начал тонуть.
— Помогите, — негромко умолял он и пытался уцепиться за скользкие камни, на которых стояла наша компания.
Камни возвышались над водой довольно высоко и протянуть Толику руку помощи мы с Борькой не могли, а Сергуня и не пытался.
— Сергуня, папа тонет, — кричали мы с Костенко.
— Отстаньте, у меня клюет, — раздраженно отмахивался Сергуня.
Каким-то чудом Толику удалось уцепиться побелевшими пальцами за неровности камня. Он уже не тонул, но доплыть до берега был не в состоянии, а взобраться на каменную гряду не было никакой возможности.
— Серега, дотащи меня до берега, — просил отец сына.
— А чего ты пьяный купаться полез? Сам теперь и доплывай, — отвечал Сергуня и закидывал рыболовную снасть в море.
— Сережа, я ведь твой папа, — Толик пытался пристыдить сына.
— Алименты надо было платить вовремя, папа, — жестко отвечал мстительный Сергуня отцу, слабеющими пальцами держащемуся за жизнь.
— Сереженька, а помнишь, я тебе трехколесный велосипед купил? — заискивающе спрашивал Толик.
— Папа, это не деловой разговор, — хладнокровно говорил Сергуня, снимая с крючка пойманную рыбу. — Двести шекелей дашь?
— Сто, и ни копейки больше, — торговался тонущий.
— Какие сто? Тебя тащить полкилометра до берега! — младший Гофман не соглашался на эту цену.
— Серега, я тебя прокляну!
— А мне твои проклятия по барабану! — глумился сын над теряющим последние силы отцом.
В конце концов они договорились на сто пятьдесят шекелей, и Сергуня, спрыгнув в воду, доставил беспомощного папу на пологий берег.
Мы с Борькой еще около часа вытаскивали из моря бычков, а когда вернулись к машине, обнаружили двух пьяных Гофманов. Они мирно спали, обнявшись на заднем сиденье.
* * *
С огромной радостью я обнаружил в почтовом ящике повестку в армию. Это было избавление от заводского рабства больше чем на месяц. В повестке был адрес военной базы, куда я должен был прибыть. База и на этот раз располагалась на оккупированных территориях, рядом с Иерихоном. Добираться туда я должен был самостоятельно.
Между Иерусалимом и Иерихоном курсировал бронированный автобус. Многослойные стекла, толщиной около десяти сантиметров, укрепленный стальной корпус, решетка на лобовом стекле делали из автобуса неприступную, пуленепробиваемую крепость на колесах. Пассажирами были в основном вооруженные военнослужащие и небольшое количество гражданских поселенцев — колонистов, проживающих на опасных территориях. Ехать в бронированном автобусе не очень приятно, он напоминает передвижную братскую могилу. Тяжелое транспортное средство с трудом поднимало в горы свое массивное тело, напрягая до предела сотни лошадей, спрятанных в форсированном двигателе. Делать мне было нечего, и я стал рассматривать пассажиров.
Почти все солдаты были обуты в облегченные рыжие ботинки, это говорило об их принадлежности к боевым подразделениям израильской армии. Все военные, как на подбор, оказались небольшого роста. Именно такие сухие, поджарые, низкорослые солдаты и делают войну. Они, благодаря своим габаритам, удобно размещаются в танках и бронетранспортерах, легко переносят длительные переходы, физически сильны и выносливы. А атлетически сложенные двухметровые статные красавцы годятся разве что для парадов, почетных караулов и других показательных акций, для выполнения конкретных боевых задач эти модельного вида молодцы не подходят. Девчонки-солдатки, едущие в автобусе, тоже небольшого роста, с крепкими задницами, большими стоячими сиськами, сексуальные. Гражданские пассажиры, в основном верующие евреи, были в черных сюртуках, черных широкополых шляпах, все до единого в очках и с бородами, у некоторых за уши заправлены длинные спиральные пейсы.
Автобус въехал в ворота укрепленного лагеря и сделал остановку. Это военная база, где мне предстояло провести ближайший месяц. Занят я буду восемь часов в сутки (две четырехчасовые смены на вышке), в остальное время я волен был делать все что угодно — смотреть телевизор, лежа на кровати и покуривая, бродить по военной базе, читать книжки, общаться с солдатами. После заводского кошмара мне показалось, что я попал прямо в рай! Наконец-то можно будет выспаться, отдохнуть душой и телом.
Через неделю райской жизни меня еще и домой отпустили на два дня, чтобы я отдохнул и проведал семью. До Иерусалима я доехал на том же бронированном автобусе. Там мне нужно было сделать пересадку. До хайфского автобуса оставалось еще время и я решил прогуляться по древнему городу. Я был в военной форме и с автоматом. Оружие в израильской армии выдают на постоянное ношение. Получив автомат, ты полностью за него отвечаешь, оружие нельзя оставлять без присмотра ни на секунду. Во время нахождения в части, даже если тебе нужно в туалет или в душ, автомат нужно брать с собой. Отправляясь на побывку домой, ты обязан тащить его и туда. Никого не удивляет, что в гражданском транспорте едут вооруженные люди. К солдатам в Израиле трепетное отношение, бывает, что в автобусе пожилые люди уступают место человеку в военной форме.
На автовокзале я купил фалафель. Это такие шарики из гороха, обжаренные во фритюре и засунутые в питу с добавлением салатов и соусов. Острая, сытная, вкусная еда. Запивал я ее пивом. Вдруг, судя по звуку, за несколько кварталов отсюда, раздался мощный взрыв. Задрожали витринные стекла магазинов, у припаркованных машин сработали сигнализации. Скорее всего, это был уже привычный для жителей Иерусалима террористический акт. Я поспешил на место происшествия, я ведь сейчас военный человек и, возможно, потребуется моя помощь.
Да, это действительно был теракт. Религиозный палестинский фанатик взорвал себя у входа в кафе. Спецслужбы Израиля работают молниеносно. Место происшествия уже оцепляли солдаты и полицейские, машины скорой помощи летели спасать уцелевших людей.
Кровь, осколки, стонущие раненые люди, трупы… Зрелище крайне тяжелое. Я обратил внимание на одну из погибших женщин. У нее задралась юбка и были видны несвежие, с пятнами трусы. Какую-то дикую несуразность усмотрел я в этом. Мертвый человек не может быть в грязных трусах, это неправильно. Но ведь эта несчастная женщина не готовилась сегодня умирать, ей и в голову не приходило, что сегодня ее бездыханное тело будет лежать на асфальте среди битого окровавленного стекла и люди смогут увидеть ее неопрятное нижнее белье. Помните, как у Булгакова говорил Сатана: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер».