Короткая усмешка.

— Когда Церон проклинал меня, он вплёл со своей кровью одно-единственное заклятие, которое действует круглые сутки, и обойти его я не могу: тело просто мне не повинуется. Догадываешься, какое именно заклятие?

Голос Тени был ровным и негромким. Но мне почему-то было куда неуютнее от звука этого спокойного голоса, чем от любых угроз и проклятий Церона.

— Заклятие… — проговорила я задумчиво. — Если бы я закляла кого-то на подчинение, я бы знала, что он хочет свободы. Что он ненавидит меня глубоко внутри. Я бы боялась его, и первым делом я воздвигла бы между ним и собой невидимый, но прочный барьер. Запретила бы ему атаковать меня — то есть причинять мне физический вред.

— Мало, — холодно проговорил Тень. — Оставь Церон этот приказ в такой формулировке, он был бы уже мёртв.

Я нахмурилась:

— Тебе запрещено атаковать его — и ты должен защищать его от нападений?

— Вот это уже куда точнее.

— А злоумышлять против него?

— Тогда я был бы мёртв, — очень спокойно сказал Тень. — Собственные мысли не обманешь.

— Но где пролегает грань? Что ты можешь, а что не можешь? Открыть перед наёмными убийцами дверь его спальни? Рассказать о потайном ходе, ведущем туда? Дать им мешок золота и сказать, когда экипаж Церона покажется на рыночной площади? Просто излить душу мне, надеясь, что я его убью?

— Этого ты не узнаешь, — коротко произнёс Тень. — Но последнее, как видишь, мне не запрещено. Что до остального… — Он криво улыбнулся. — Подумай.

— Хм, — проговорила я. — То есть ты вообще ничего не можешь с ним сделать?

— Разве что провести экзорцизм и отправить его в Подземье, — пожал плечами Тень. — Это не причинит ему вреда, и это, кажется, единственное, чего он не предусмотрел. Но вряд ли Церон будет стоять спокойно, пока я буду чертить пентаграмму.

Мы помолчали.

— Ты его ненавидишь? — тихо сказала я.

— Это мир власти, Дара Незарис. Будь я сильнее и умнее, я сделал бы то же самое.

Я вздрогнула:

— И со мной тоже?

— А как ты думаешь?

Полутьма. Огонь фонаря, освещающий наши фигуры, застывшие друг против друга. И чувство полной, абсолютной безнадёжности.

Тень — оружие Церона. Не просто его чемпион — его меч, его рука. Рука, которая не предаст. Рука, которая не может предать.

Рука, которая ничем не может мне помочь.

— Но у тебя должен быть план, — прошептала я. — Избавиться от него навсегда. Потому что ты не можешь жить вот так вечно. И… может быть… ты сможешь спасти меня, уничтожив его?

Глаза Тени блеснули.

— Вот об этой… наивной мечте, — очень тихо сказал он, — ты больше не упомянешь. Ни разу.

Я сглотнула:

— Тогда почему ты мне вообще всё это рассказываешь? О своём проклятии?

— Потому что прямо сейчас, — взгляд Тени не отрывался от моего лица, — для тебя и для меня это самая важная вещь в мире, и важнее её нет ничего.

По позвоночнику прошёл холодок.

— Почему?

Он помолчал.

— Поверь мне, когда я говорю, что ты не хочешь узнать ответ на этот вопрос.

— А если хочу?

Тень шагнул вперёд, и я замерла на месте. Хочу ли я податься ему навстречу — или ударить, закричать, вцепиться ногтями в лицо?

Тень знал, что будет делать со мной Церон. Знал, что демон, которого я победила и унизила в подвале, был главой Триумвирата. Знал — и позволил Церону мной завладеть.

— Я тебя ненавижу, — прошептала я. — Ты даже не дал мне покончить с собой.

— Ты бы этого не сделала.

— Почему? Потому что ты бы этого не сделал?

Тень сделал ещё шаг. Вытянул руку — и упёрся ладонью в стену рядом с моей щекой.

— Ты и я, — тихо сказал он. — В смертельной опасности. Всё, как ты и хотела, правда?

— Ты сейчас не в смертельной опасности, — прошептала я, положив ему руку на грудь.

Тень едва заметно поднял бровь:

— Правда? Интересная новость.

Наши лица были совсем близко, и думать становилось всё труднее. Его лицо, его дыхание… Я запомнила его запах там, на крыше, когда перевязывала его, раненого, и потом, когда я лежала обнажённой перед ним, а Тень целовал мою спину, плечи и затылок. И сейчас я чувствовала этот аромат вновь — и готова была забыть о тюрьме, о Цероне, о моей несчастной отрезанной косе, оставшейся на каменном полу. Обо всём.

— Но я не хочу тебя, — прошептала я. — Не здесь, не сейчас.

Выражение его лица не изменилось.

— Как жаль.

В следующее мгновение он наклонился, и его губы коснулись моих. Едва-едва. Прощанием. Странным, горьким, едва уловимым. Словно это не я сидела в камере в ожидании казни, а…

Я вдохнула запах его волос, тепло кожи, мягкое прикосновение губ — и меня пронзило осознание, что Тень и впрямь больше ко мне не прикоснётся. Что здесь и сейчас это лёгкое невесомое касание — его собственный выбор, а не проклятие и не приказ.

И я сейчас его лишусь. Навсегда.

К чёрту. Если я сейчас и впрямь целую его на прощание, поцелую как следует.

— Тень, — прошептала я, когда наши губы разомкнулись. — Не уходи.

И жадно прильнула к его губам, обхватив за шею.

Я не запомнила, когда вторая его рука оказалась у меня в волосах. Когда он прижал меня к стене, а я прильнула к нему. Неважно, сколько раз я целовалась раньше: в этот раз я пила его губы так, словно делала это всю жизнь. Словно я не могла без них дышать.

— Мне плевать на это чёртово проклятие, — прошептала я между поцелуями, жадно прижимаясь к нему. — Мне не плевать на тебя. Что с тобой будет, если ты нарушишь приказ?

Его губы скользнули вниз по моей шее, задержавшись за ухом и вырвав у меня лёгкий стон. Рубашка поддалась, и теперь он исследовал языком мои ключицы.

— Не сейчас, Дара, — прошептал Тень. — Не говори мне об этом.

Он вжал меня в стену так, что я едва могла дышать. Теперь его руки были свободны, и я едва соображала, что они делали, где они были. Ни один мужчина раньше не касался моей талии так, что всё тело охватывал пожар. Я была одета, но я не чувствовала своей рубашки, словно её и не было: меня одновременно одевали и раздевали его ладони, и сильные пальцы, сжимающие мои узкие лопатки, больше не были холодными — они горели, и я горела вместе с ними. Я готова была отдаться Тени прямо сейчас: мы оба тяжело дышали, разгорячённые, каждое касание обжигало, и не было таких поцелуев и прикосновений, которыми я могла показать ему, что я чувствую, — потому что я не знала и сама. Я лишь знала, что не хочу его отпускать.