Но ее жертва уже ускользнула.

— Заходите ко мне. Под вечер я почти всегда дома, — бросила она Питеру через плечо и исчезла.

Питер повернулся к Инид.

— Ты ужасна, — сказал он, и Инид расхохоталась до слез.

Откуда ни возьмись появился Джо Бейли.

— Как моя девочка? — Он взял сочную ноту на органе своих голосовых связок.

— Твоя девочка чувствует себя превосходно, но ей не мешало бы выпить. Это стародевичье чаепитие мне уже невмоготу. Питер нашел себе нового друга среди избранного народа — Айрин Блок. — Голос Инид звенел на всю комнату, Люси Шэттак у камина понимающе улыбнулась им.

Вдруг Питер почувствовал, что у него болит голова и он просто лопнет, если сейчас же не даст выхода своему горю и ярости. Он повернулся к Джо.

— Как наш переворот?

— Переворот? — Джо озадаченно глядел на него.

— Ну да, захват Белого дома, искоренение комми и возрождение чистой, простой и богобоязненной Америки, преданной мелкому фермерскому хозяйству, бейсболу и рабству.

— Ну, ну, без хамства, молодой человек!

Инид хотела что-то сказать, но промолчала. Облегчив душу, Питер распрощался с Милисент и спустился в вестибюль, где его ждала Диана. Взяв такси, он, не спрашивая ее, назвал шоферу свой адрес.

Лишь за полночь, уже после того, как Диана ушла, он наконец понял, что беспокоило его весь вечер. В прошлом году, когда Скотти приезжал на побывку, они глупо повздорили из-за знакомой девушки и холодно расстались в открытом кинотеатре для автомобилистов «Хотшоп»; Питер съел тогда два рубленых бифштекса и две порции картофеля, жаренного по-французски. Гордость не позволила им помириться, и Скотти снова уехал. Теперь, когда Скотти не было в живых, Питер вдруг сообразил, что за все их многолетнее знакомство он ни разу не сказал Скотти, как он ему дорог. Лежа среди скомканных простыней, от которых пахло Дианой, Питер хмурился, скрежетал зубами и клялся себе в том, что теперь он уже не повторит такой ошибки.

II

Издалека Бэрден слышал свой усиленный репродуктором голос, наполнявший зал. Он держал речь, и слушатели смеялись каждой его шутке. Публика была как раз в его вкусе: зажиточные фермеры, приехавшие в Вашингтон на ежегодный ленч, который устроили в этот год в новом отеле «Стэтлер», пригласив его в качестве основного оратора. Он рассказал им старый анекдот — последовал взрыв смеха. Он с показной скромностью опустил глаза, пытаясь разобрать заметки, которые сделал на меню. Пока зал смеялся, он быстро отхлебнул кофе и заметил при этом, что у него не убрали мороженое. Теперь оно растаяло. Это было отвратительно.

Внезапно смех прекратился. Бэрден хотел продолжать, но в его мозгу вертелась одна только мысль — о растаявшем мороженом. В голове было пусто. На какое-то мгновение он перестал понимать, где он и что делает перед этим множеством незнакомых людей. Он буквально потерял себя — в последние годы это случалось с ним время от времени на публике. К счастью, приступы афазии были кратко временны, и их, как правило, не замечали.

Бэрден отчаянно схватился за меню, прочел: "Boeuf а' la Washington". [395]Это не помогло. Его замешательство росло. Зал с любопытством смотрел на него, удивляясь, почему он молчит. Он перевернул меню, увидел несколько наспех нацарапанных слов, среди них слово «Лусон». Это спасло его. Высадившись недавно на острове Лусон, Макартур начал битву за Филиппины. Вовремя придя в себя, он

подпустил в свою речь немножечко ура-патриотизма, совсем чуточку: пора махания флагами прошла, и это было ему больше по нраву, чем его противнику на недавних первичных выборах, заядлому стороннику Нового курса, проводившему свою предвыборную кампанию под лозунгами типа «Не забывайте Пёрл-Харбор!».

Бэрден избрал другой путь. Неназойливо и вместе с тем вполне обоснованно он напомнил избирателям, что за те тридцать лет, что он представляет их в сенате, их штат стал процветающим. Всякий другой на его месте развил бы эту тему во всех подробностях, но он ограничился одним лишь упоминанием и затем начал говорить о том, как на протяжении его жизни Соединенные Штаты стали мировой державой и (это были перепевы Перикла) как чудесно, но вместе с тем опасно быть великим. К его удивлению, эта часть его речи неизменно встречала живой отклик у зала. Когда он переходил к этой теме, он видел, как люди подавались вперед и с широко раскрытыми глазами жадно ловили каждое его слово. В такие моменты он познавал радость, позволявшую вынести мучительный процесс переизбрания.

Он не собирался говорить фермерам о том, как опасно быть мировой державой, но, поскольку они так хорошо восприняли славословие Макартуру, решил продолжать в том же духе. Однако, не успев сочинить и двух фраз о Державе, он вдруг сообразил, что слишком затянул свою речь. Ему следовало бы закончить на Лусоне. Пришлось самым решительным образом урезать Державу — и это было очень обидно, потому что он был признателен ей. Держава особенно действенно помогла ему против его противника из республиканской партии — бизнесмена, стоявшего на грубых империалистических позициях и располагавшего вдвое большей финансовой поддержкой. И хотя они шли примерно вровень, Держава в конечном счете побила деньги. Бэрден был так слаб финансами, что в последние недели предвыборной кампании ему стало нечем платить за плакаты и выступления по радио. Он едва был в состоянии оплачивать бесполезные, но необходимые объявления в еженедельниках. Бесполезные в том смысле, что они никак не влияли на избирателей; необходимые — потому, что издатель неизменно поддерживал того кандидата, который давал больше объявлений.

К счастью для Бэрдена, на его связь с Нилсоном не обратили особого внимания. С одной стороны, обвинения, предъявленные Нилсону правительством, пока не касались покупки земли у индейцев. С другой стороны, хотя Нилсона и обвиняли сразу по нескольким статьям, он еще ни в чем не был признан виновным. В результате соперник Бэрдена на первичных выборах, равно как и его противник-республиканец могли лишь выразить сожаление по поводу того, что сенатор Дэй знается с такими людьми.

По иронии судьбы, именно чувство справедливости чуть было не стоило ему голосов избирателей. Он подвергался яростным нападкам за то, что отстаивал права американцев японского происхождения. «Защитник япошек», — то и дело писали на его предвыборных афишах. Перед самыми выборами его противник-республиканец решился на отчаянный шаг и объявил сенатора Дэя агентом японского правительства (почему же еще сенатор виделся с японским послом Курусу за десять дней до Пёрл-Харбора?). Из-за этой несуразности республиканец провалился