Мы вышли из поместья, было еще очень рано, но во дворе уже суетилась прислуга, стояли на постах стражники.

Мы забрали наших лошадей из графской конюшни и уже было собирались покинуть поместье, как к конюшне вдруг подлетела молоденькая служанка, едва не столкнувшись со мной.

— Мастер Фел, вы вчера обронили, — нерешительно улыбнулась она и протянула мне белый шелковый платок, сложенный в четыре раз.

В легком недоумении я взял платок, хотя это явно был не мой. Я вообще платков не носил, да еще и шелковых. Внутри платка что-то было, кажется, свернутый лист бумаги. Я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд сверху, поднял голову и столкнулся взглядами с Линетт, которая стояла в окне своей комнаты и, по всей видимости, все это время наблюдала за нами.

Я ей растерянно улыбнулся, а она коснулась своей груди, а затем переместила руку ко лбу — этот жест значил что-то вроде прощания, но так обычно прощались на выходе из храма Манушермы и если дословно, этот жест означал: «Моя вера всегда со мной».

Хаген проследил за этим всем и недовольно покачал головой. Я не стал перед ним разворачивать платок, а спрятал в карман. И на этом мы покинули поместье Скаргардов, а вскоре и Кей-Диуар. Но уже через полчаса мне предстояло сюда вернуться.

Глава 17

С мастером Эрионом мы договорились встретиться на перекрестке и до встречи у нас еще оставалось время, поэтому было решено выкопать наш тайник. Деньги предстояло забрать Хагену, а себе забрать проклятый артефакт. После стычки с Неспящим я и вовсе решил, что теперь стану с ним расставаться только в самых крайних случаях.

Как только мы отъехали подальше от Кей-Диуар, я специально немного отстал от Хагена и достал письмо из шелкового платка.

От конверта повеяло легким запахом мяты и вишни. Сам конверт крест-накрест был перевязан розовой шелковой лентой. Это было очень похоже на любовное письмо, вот только его содержание оказалось без единого намека на романтику:

«Уважаемый мастер Фел, решиться вам написать было очень сложно, и все же я это сделала, пусть и рискуя своей безопасностью и остатками свободы. Очень прошу, прежде чем вы прочтете дальше, не говорите о том, что я вам написала никому, а после прочтения сожгите письмо и развейте пепел. Вчера я узнала ваш секрет и не выдала вас. Надеюсь, и вы не выдадите меня. Но если вы боитесь, что ж, я это пойму, все бояться гнева императора. И если все так — не читайте, а просто сожгите и забудьте об этом навеки».

Дальше письмо заканчивалось, а продолжение было под загнутым краем с обратной стороны. Я перевернул и продолжил читать:

«Что ж, раз вы читаете дальше, значит, я в вас не ошиблась, вы по-настоящему храбрый и хороший человек. Вчера во время допроса вы спросили, все ли у меня в порядке. Этот ваш поступок тронул меня до глубины души, потому что уже давно ко мне никто не относился с добротой. Вот уже долгие годы никому нет до меня дела, никто меня не считает человеком. Я лишь инструмент для допроса и утроба для наследника империи. Я не стану писать обо всех ужасах, которые я пережила, как и не стану пытаться вызвать в вас сочувствие. Я просто попрошу об одном — помогите мне сбежать. Возможно это мой единственный шанс на спасение, а вы — моя последняя надежда. Но если вы не поможете, что ж, и это я пойму. Но знайте, моя жизнь настолько невыносима, что лучше уж и вовсе не жить».

Последнюю строчку я прочел дважды, а затем сжег письмо вместе с конвертом и платком и развеял пепел, как того и просила герцогиня.

Что думать об этом, честно говоря, я не знал. Да и мысли были весьма противоречивые. С одной стороны, Линетт и впрямь было жаль, ясно, что она в буквальном смысле находиться в плену у Ворлиара. И, наверное, только поистине невыносимое отчаянье могло толкнуть ее на подобный поступок — написать первому встречному и буквально умолять о помощи. Но с другой — эти ее последние слова про самоубийство — больше смахивает на шантаж, да и вообще попахивает инфантилизмом, а я терпеть не могу, когда мною пытаются манипулировать. И все же было в этом письме что-то такое, что заставляло меня то и дело мысленно возвращаться к этим тревожным строкам. Я увидел в этом возможность перевернуть все в свою пользу.

До этого почти всю дорогу молчавший Хаген, которого я уже нагнал, вдруг произнес:

— Только не вздумай лезть в это, Тео.

— О чем ты? — усмехнулся я.

Я ему не рассказывал о письме в платке и он, кажется, даже не заметил, что я его сжег. И все же он догадался.

— Сам знаешь, — нахмурился Хаген.

— Нет, не знаю.

— Ее отец был внучатым племянником герцога Уорена Эйвирил и ему вообще не должно было перепасть ничего из наследства этого рода, кроме фамилии и того, чем владел его отец. Но он оказался единственным, кто присягнул императору из Эйвирил и вмиг унаследовал все состояние рода. Не скажу, что осуждаю его за это, те кто знал его до присяги, говорили, что он пошел на обряд ради того, чтобы спасти жену и маленькую дочь. Но после присяги, получается, что он этой самой дочерью и пожертвовал.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — скривился в недоумении я.

— Ее растили как сверх шай-гарию, — пропустил Хаг мимо ушей мои слова. — Она с тринадцати лет живет в алмазном дворце и обучают ее лучшие учителя. Когда стало ясно, что Камилла Ворлиар не сможет больше иметь детей, было решено, что именно Линетт станет второй женой императора.

— Зачем, Хаген? — снова спросил я. — Что ты всем этим мне хочешь сказать?

— Ты должен знать, — холодно сообщил он. — И чтобы она там тебе ни передала, лучше скорее избавься от этого. Может быть, тебе вдруг захочется побыть героем и спасти прекрасную деву от злого императора. Или, может вдруг, ты решишь таким образом насолить Ворлиару и отомстить. Но сразу говорю — это плохая идея. Ты можешь все испортить. Одним махом перечеркнуть все, к чему так долго стремился. Понимаешь?

— Уж слишком ты однобоко и категорично на все смотришь, — вздохнул я. — Она ведь не под присягой, а еще она ненавидит Ворлиара. а это значит, что возможно, Линетт