– Куда? К своей вдовушке?..

– С чего ты взяла, что она вдова? Вполне себе респектабельная замужняя дама.

– А уж не деньгами ли мужа она оплачивает твои услуги?

– Вполне вероятно, я над этим не задумывался. И если честно – мне плевать.

– Мило! Ну, и мне плевать – можешь возвращаться к своей старушке! Её невинности твоё дрянное прошлое точно угрожать не будет!..

В этот момент прогремел оглушительный звук. Настолько громкий, что статуи дрогнули и сверху посыпалась штукатурка.

– Господи! Что это?! – охнула Джудит. – Кажется, это со стороны отцовского кабинета?..

Не давая себе времени на бесполезные раздумья, она бросилась вперёд.

***

Потом смутно помнилось, как поднялась на второй этаж, свернула направо и рывком распахнула дверь.

В комнате царил зловещий полумрак.

Ничего не видя, дрожа от страха, Джудит сделала шаг вперёд, а потом вспыхнул свет – вбежавший за ней следом брат включил освещение и всё вокруг стало красным: пол, стол, обивка кресла, шторы за столом.

В памяти выжглась картина: её отец лежит ничком, лицом вниз, на столе, а из-под головы тянется вязкая чёрная кровь….какие-то белые комочки налипли на столешницу.

В воздухе разливается отчётливый, ясный, тошнотворный металлический запах крови.

Ладонь Райли легла ей на глаза. Он развернул Джудит к себе, прижимая её голову к своему плечу:

– Не смотри. Не смотри туда. Не надо.

Как сквозь сон вспоминались потом дальнейшие события: бескровное лицо совершенно растерянного Джеймса; дикие крики и сердечный приступ матери; одеревеневшие слуги. Несчастье свалилось неожиданно и было слишком велико, чтобы укладываться в голове.

Джудит никак не могла вместить в себя это огромное горе, всё казалось, что её отец к той окровавленной тряпичной кукле, что лежала сейчас на столе, не имел никакого отношения. Это больше не был он.

Появились полицейские. Они ходили по кабинету туда и сюда, что-то всё время обмеряли лентой, задавали вопросы, на которые большей частью отвечал Джеймс, стараясь избавить мать и сестру от этой неприятной обязанности. Вопросы были стандартными и повторялись по несколько раз: в какое время в последний раз видели Дина Мэллиора живым? Заходил ли в дом кто-то из посторонних? Были ли у мистера Мэллиора враги, желающие ему смерти?

Потом один из полицейских принёс свёрнутую треугольником записку:

«В моей смерти прошу никого не винить. В сложившихся обстоятельствах не вижу для себя другого выхода.

Простите меня, если окажетесь в силах.

Дин Мэллиор».

Ярость и боль смыли спасительный кокон бесчувствия, в который загнал шок. Это казалось невероятным! Это было невозможным! Её отец, всегда такой трезвомыслящий, спокойный, знающий ответы на все вопросы – он не мог так поступить! Это какая-то ошибка. Кто-то убил его и, желая избежать справедливого возмездия, написал и подбросил эту записку. И плевать, что подчерк знакомый! Всё это подделка – подделка и сон…

Джудит хотелось орать, визжать, крушить всё вокруг себя. Потому что в глубине души она знала правду, и эта правда была невыносима.

Как её отец мог отказаться от жизни добровольно? «Жизнь – поле боя», – говорил он. А с поля боя бегут только слабаки, трусы и дезертиры. Если бы он болел, или с ним случился несчастный случай, или бы даже его убили – всё было бы лучше того, что было теперь. Никто не имеет право отказываться от жизни добровольно.

Зачем? Почему?! За что он так с ними?

Мир Джудит, сахарно-розовый, красивый, прекрасный, как замок фей в высоких облаках – в одночасье рухнул. Его вдребезги разнесло выстрелом, вместо с отцовскими мозгами. Которые, видимо, пострадали ещё до того, как он нажал на курок.

Джудит всегда была папиной дочкой. Его любимицей. У неё с отцом всегда была особая связь. А теперь там, где раньше было всё – не стало ничего. Простить его за это она была не в силах. Чтобы не привело Дина Мэллиора к такому решению – оно того не стоило.

Это было мерзко. Это было страшно. Это было гадко. Он предал – предал её. И брата. И их мать.

Гнев помогал держаться. Гнев защищал от боли. Гнев, как спасательный круг, держал на плаву. Гнев и заботы об организации похорон.

Пока мы счастливы и благополучны, мы не задумываемся о смерти. О том, что она приходит, как она приходит, и как следует её обставить правильно.

Абигайль и Эмили приехали сразу же, как только скорбная весть о случившемся достигла их слуха. Большую часть с организацией похорон и юридической волокитой взял на себя Эдвард. Он распределял обязанности между слугами, давал ценные советы и указания. Особенно ценной была моральная поддержка, которую он оказывал Джеймсу, который, как и Джудит, был раздавлен случившимся.

Похороны совпали с самым любимым праздником, когда все вокруг пронизано весельем – с Йолем.

***

Самоубийство – это всегда на грани фола. Самоубийцы оставляют после себя множество вопросов, на которые больше некому ответить. Они заставляют гореть души близких от жгучего чувства вины: не смог увидеть, не смог уберечь, не помог вовремя. Они подают оставшимся в живых пример того, как не надо решать проблемы и обычно, – увы! – следом за одним самоубийцей, рано или поздно, идёт другой.

Глядя на лицо отца в гробу Джудит разрывалась между горем от потери и дикой ярости: «Ты ушёл добровольно, ты бросил – почему? Почему?!». А в ответ – только безмолвие мёртвых и шёпот живых за спиной, любопытный, недобрый и, как всегда, осуждающий.

Когда гроб опустили в каменную нишу фамильного склепа, Джудит почувствовала прикосновение Эдварда к своей руке:

– Ты в порядке? – тихо спросил он.

– Нет, – честно ответила она. – И такое чувство, что в порядке я уже никогда не буду. Но я держусь.

– Ты молодец. Ты сильная.

Сильная? Как будто у неё был выбор.

– Прости нас, – сказала она вслух.

– За что? – удивлённо взглянул на неё Райли.

– За то, что втянули тебя во всё это.

– На самом деле я рад оказаться рядом с вами в такой момент.

– А уж как мы-то рады! – грустно усмехнулась Джудит. – Чтобы мы без тебя делали? Сделаешь для меня ещё кое-что?

– Что угодно.

– Постарайся держать Джеймса подальше от выпивки. Он пока держится, но если напьётся…– она подавлено вздохнула. – Нам сейчас не нужны новые неприятности.

– Конечно, – кивнул Райли. – Чем-то ещё облегчить твою ношу я сейчас могу?

– Ты всегда рядом. Большего не сделаешь.

Они обменялись грустными улыбками.