На высокой, доходящей мне до пояса купеческой кровати с балдахином, затейливой резьбой и выдвижными нижними ящиками лежал объемистый тюфяк. Первой забравшись на кровать, Мириам откинулась на спину, поэтому я видел ее в тусклом свете. Нет зрелища более очаровательного, чем женщина, готовая принять мужчину. Ее мягкость обволакивает, как объятия теплого моря. Формы ее тела выглядели таинственным, неисследованным белоснежным холмистым кряжем. Вспомню ли я вообще, как поступают в таких случаях? Мои прошлые связи, казалось, остались в другой жизни. Внезапно меня пронзило острое — точно нож в сердце — воспоминание об Астизе, но его рассеяла заговорившая Мириам.

— Это один из тех моментов, Итан, о которых мы с тобой говорили.

И тогда я медленно и нежно овладел ею. Сначала из глаз ее полились тихие слезы, а потом, жарко прильнув ко мне, она заплакала навзрыд. Я тоже крепко прижался к ней, задыхаясь от нахлынувшего волнения, и с навернувшимися на глаза слезами размышлял о судьбах Астизы, Наполеона и Мириам, о том, скоро ли французы предпримут очередную атаку, разъярившись, как под стенами Яффы. Если они прорвутся внутрь, то поубивают всех нас.

Я повернул голову, чтобы она не видела ни моих слез, ни тревожного выражения лица, и вскоре нас сморил блаженный сон.

Около полуночи меня разбудил какой-то толчок. Я схватился за пистолет, не сразу узнав Мухаммеда.

— Какого черта? — прошипел я. — Неужели мы не вправе спокойно отдохнуть?

Он приложил палец к губам и кивнул головой в сторону двери, явно приглашая меня последовать за ним.

— Сейчас?

Он снова многозначительно кивнул. Вздохнув, я сполз на холодный пол и прошел следом за ним в большую гостиную.

— Зачем ты притащился сюда? — недовольно проворчал я, закутавшись в покрывало, как в мантию.

Город, похоже, успокоился, пушки затихли.

— Простите, эфенди, но сэр Сидней и Фелипо сказали, что дело совсем неотложное. Французы выстрелили за городские стены какой-то стрелой, а на ней обнаружилось ваше имя.

— Стрелой? Благословенна память Исаака Ньютона, в каком веке мы живем?

На той стреле болтался холщовый мешочек. А к нему действительно привязали записку с изящно написанным именем: «Итан Гейдж». Франклин порадовался бы оперативности такой почты.

— Как они узнали, что я здесь?

— Заряженная цепь лучше всякого знамени объявила о вашем присутствии. Не сомневаюсь, что о ней теперь пойдет слух по всей провинции.

Вполне вероятно. Что же, интересно, решили послать мне наши враги? Раскрыв мешочек, я вытряхнул на ладонь его содержимое.

Это было кольцо с рубином размером с вишню, и к нему прикладывалась лаконичная записка: «Ей нужны ангелы. Монж». Мир закачался у меня перед глазами.

Последний раз я видел это кольцо на пальце Астизы.

Мухаммед пристально следил за мной.

— Это кольцо вам о чем-то говорит, мой друг?

— И это все? Никаких других сообщений?

Подпись несомненно принадлежала Гаспару Монжу, французскому математику, с которым я виделся в лагере под стенами Яффы.

— Вас ведь впечатлил не только размер камня, верно? — не отставал Мухаммед.

Я устало опустился на диван.

— Я знал носившую его женщину.

Значит, Астиза жива!

— А по какой это причине французам так приспичило забрасывать к нам ее кольцо?

А действительно, по какой причине? Я повертел кольцо, вспоминая о его происхождении. Я же сам настоял, чтобы Астиза взяла его из подземной сокровищницы, что мы обнаружили под Великой пирамидой, хотя она протестовала, говоря, что такие трофеи сулят проклятие. Потом мы забыли о нем и вспомнили только тогда, когда она старалась забраться по веревке ко мне в плетеную корзину улетающего воздушного шара Конте, а граф Силано в отчаянии ухватился за ее лодыжки. Она вспомнила о проклятии и умоляла меня стащить с нее кольцо, но мне не удалось. Поэтому, не желая тянуть меня вниз, где поджидали французские солдаты, она обрезала веревку и с криком полетела в Нил вместе с Силано. Шар так резко взмыл вверх, что я упал на дно корзины и не увидел, чем закончилось их падение, слыша только стрельбу и крики французов, а когда поднялся и пригляделся к залитой солнцем реке… то ничего не смог разглядеть. Казалось, Астиза таинственно исчезла с лица нашей земли. И вот теперь она подает знак.

К тому же в записке говорится об ангелах. Найденных нами серафимах. Придется забрать их обратно у Мириам.

— Они хотят, чтобы я заинтересовался и пришел к ним.

— Так, значит, это ловушка! — заключил мой спутник. — Они боятся вас и вашего электрического колдовства.

— Нет, не думаю, что это ловушка.

Я не обольщался на свой счет, отлично понимая, что вряд ли они сочли меня столь грозным противником, что решили выманить из крепости и пристрелить. Вероятнее всего было то, что они не отказались от нашего общего поиска Книги Тота. И если что-то и могло вновь привлечь меня на их сторону, то это перспектива встречи с Астизой.

— Заряженная цепь просто подсказала им, что я жив, и, кроме того, они узнали, что у меня есть еще кое-что важное. Насколько я понимаю, это связано с моими поисками в Иерусалиме. И они знают, что если я и соглашусь вернуться к ним, то только из-за новостей об этой женщине.

— Эфенди, не собираетесь же вы покинуть крепость?!

Я оглянулся на спальню, где мирно спала Мириам.

— Я должен.

Он недоумевающе глянул на меня.

— Из-за какой-то женщины? У вас ведь уже есть одна, прямо здесь, под боком.

«Из-за того, что нечто очень важное ждет своего повторного открытия и благо или вред от его использования способны изменить судьбу мира», — подумал я.

— Мне нужно помочь французам найти книгу, но потом украсть ее у них. Для этого, Мухаммед, мне понадобится помощь. Как только я отыщу Астизу и то древнее сокровище, то должен буду бежать из Палестины. И мне может помочь тот, кто знаком со здешними дорогами.

Он побледнел.

— Я едва унес ноги из Яффы, эфенди! Опять попасть в руки этих французских шайтанов…

— Ты получишь свою долю от величайшего сокровища на земле, — попытался я завлечь его.

— Величайшего сокровища?

— Если мы найдем его, конечно.

Он задумался.

— Какую долю?

— Ну, скажем, пять процентов, по-моему, это вполне приемлемая цена за твои услуги.

— За то, что проведу вас через пустыни Палестины? Пятую часть как минимум!

— Может, мне дешевле будет нанять другого проводника. Семь процентов — самое большее, что я могу предложить.