Хватит на то, чтобы замереть у своего подъезда, и как дура задохнуться горьким табачным дымом. Чтобы врать себе, что эта горечь на языке — она от курева, а не от того, что кислотой разъедает изнутри.

Я не хочу его крови.

Я не хочу его крови вот так.

И если бы меня кто-нибудь спросил — я бы предпочла и дальше забивать себе голову своими дурацкими заморочками, потому что я, блин, живой человек, а не чертов работ, и да, заморочки имеются, кому отгрузить лишний вагончик?

Но это!

Это за гранью. И я не хочу в это верить, но в голове складывается приблизительная картинка. Пуговицу я кинула в карман, нарочно — даже не касаюсь, но даже так она будто прожигает мне насквозь подкладку тренчкота.

Две тысячи шагов. Они слишком быстро закончились.

Три сигареты закончились еще быстрее. Больше нельзя, уже от трех меня отчаянно тошнит. И хочется умереть, сойти с ума, сдохнуть, только не подниматься наверх.

Но надо.

Мне кажется, что это я иду на плаху, что это мне сейчас выпишут смертельный приговор, а не ему. Не моему… ему.

И первый раз, стоя у двери собственной квартиры, я не хочу туда идти. Я не хочу говорить то, что должна. Казалось бы, я же должна рвать и метать, я должна хотеть кое-кого мучительно убить, раскатать в лепешку, уничтожить на корню, сдать в психушку, наконец.

А я боюсь.

Нет, не его, хотя — может, и стоило бы. Это ведь редкостная долбанутость головного мозга, стоит посоветовать сделать эмэртэшечку, может, высветятся потемнения в височной доле, или что там у шизофреников обычно вылезает. И кто его знает, на что он способен. Но почему-то меня беспокоит другое.

Я боюсь того, что нужно сделать. Я боюсь вычеркивать Давида из своей жизни.

Я не боялась посылать в свободное плавание Пашу. Я не боялась вышвыривать Верейского.

А его — боюсь.

Нет, это не пресловутое “часики тикают, а ты помрешь в компании сорока котов”. Надо будет — помру. Но терять его…

Он такой настоящий, такой живой, такой жадный. И когда он смотрит на меня — я натурально ощущаю себя богиней. И ведь не нужно мне это все, все эти крокусы по утрам, и собака эта дурацкая, нужен он, и так было с самого начала. Потому и ставила условие “никаких ухаживаний”. Просто потому что я хочу его. Не только в постели, но целиком. За ужином и за завтраком, можно и в обед. — но я же понимаю, что у всякой сказки должна быть скидка на реальность и рабочий день. Я к этому готова. И заранее готова не брать всю эту конфетно-букетную мзду.

И больно ведь, больно. Я же приросла. Мне даже особого повода было не надо, мне кажется — я приросла к нему еще тогда, когда вместе с ним и Лисой шла из торгового центра, расписанная под тигрицу. Когда он не дал мне сбежать и когда не дал себя выставить.

Кто же знал, что все это закончится вот так?

Так, у меня нету времени стоять и смотреть. Ровно через час я должна быть в школе и забрать дочь. Разборку придется проводить быстро.

Я открываю дверь своими ключами. Резкими движениями, будто каждый поворот ключа в замке отсекает меня от “пути назад”. Нельзя мне на попятную. От меня зависит моя дочь, и я не могу себе позволить связываться с очередным психопатом.

С очередным…

Боже, вот я же знала, знала, что не бывает настолько идеальных мужиков. Ведь знала же! Все мозги себе съела, в поисках подвоха. Ей богу, лучше бы он разбрасывал по квартире носки или… Или изводил меня ворчанием, что я неправильно одеваюсь.

Нет, блин. Судьба вообще не любит, чтобы мне было просто — я имею демо-версию сраного триллера.

Его не устроили мои условия — он “не мытьем, так катаньем” заставил меня к нему переехать. И после чего? После нескольких дней секса? Ну серьезно, кто кроме конченых психов после такого не теряет голову.

Ну, кроме меня, но я-то точно знаю, что шизанутая. Не шизанутая дамочка бы с первого взгляда на одного Аполлона с крышей бы не распрощалась. А я ведь — да. Это самое и сделала. Просто очень долго старалась делать вид, что “это нормально и ничего для меня не значит”. Обожаю страдать херней и самообманываться. Что может быть приятнее, черт возьми?

Мне на встречу никто не выбегает. Только по разговорам в моей комнате я понимаю — Давид тут не один. Черт, точно, сегодня же должен был прийти электрик, смотреть, что с проводкой. В квартире уже не пахнет сыростью — еще бы, её сушили больше недели, со всех стен сняты обои и попахивает какой-то химией. Наверное, пресловутая антигрибковая обработка…

Мужик в синем комбезе и резиновых сапогах в моей комнате действительно находится. И Давид находится. И увидев меня, он удивленно поднимает голову.

— А ты что здесь…

— Нужно поговорить. Наедине, — торопливо произношу я и понимаю, что нет, нихрена это неверный тон. Я должна тоном если не убивать, то хотя бы бить наотмашь. А я чуть ли не заикаюсь. Надя, в руки себя бери, в руки.

Легко сказать. Но почему-то по более тупым причинам мне говорить было проще, чем тут.

— Борис Михалыч, давайте завтра созвонимся, — Давид это произносит, не отрывая от меня изучающего взгляда.

— Хорошо, Давид Леонидович. — Электрик сваливает весьма торопливо — он умеет различать полутона. И в отличии от меня — с ним “тон босса” у Огудалова включается отнюдь не в шутку. И я, ожидая, пока за ним закроется дверь, прохожу на кухню.

На мою растерзанную кухню, из которой сняли и вынесли испорченный кухонный гарнитур, у которого стала отслаиваться лакировка.

Давид закрывает дверь, прокручивая ключи, идет ко мне, останавливается в паре шагов.

— Надь, на тебе лица нет, — негромко замечает он, — что-то случилось в школе? С Лисой? Если что, я говорил тебе — есть отличный вариант частной гимназии неподалеку от меня. И не надо ездить в такую даль, и хрен с ним, с вашим обкуренным завучем…

Мда, знает он реально дофига. И про завуча — тоже. Сама же жаловалась. А он, оказывается — слушал. Слушал о проблемах чужого ребенка. Даже заморачивался на этот счет.

— Дело не… не в этом.

Я отчаянно пасую. Я не знаю, как об этом заговорить. Наверное, не стоило вообще приходить, нужно было забрать Лису, уехать к Ирке, а оттуда уже позвонить и послать его к чертовой матери.

Но я ж так не умею, это ниже моего достоинства. О, этот тупой предрассудок “по СМС не бросают”. Ведь бросают же, бросают. Почему мне не по нраву этот метод?

Не стояла бы сейчас как дура, под прицельным расстрелом этих чертовых серо-зеленых глаз и не знала бы, как сказать то, что мне нужно сказать.

Господи, ну почему так тяжело-то?

Хотя ладно, господи, не отвечай, я знаю почему… Только это уже не имеет смысла.

Давид шагает ко мне, тянет свои загребущие конечности. Принюхивается к воздуху у моего лица.