Кузнецов тут же связался по телефону с Исаковым и распорядился передать комфлоту Октябрьскому: артиллерийские корабли оставить в главной базе, а подводным лодкам уходить.

— Все ясно, Иван Степанович? — спросил нарком, прижав трубку к уху. — Что-что, я не понял, повтори!.. Когда я буду у вас? Дня через три-четыре. До свидания!..

— Что, Филипп Сергеевич Октябрьский не желает, чтобы корабли флота обстреливали из орудий вражеские войска на суше? — спросил Головко.

— Боится ими рисковать, — ответил нарком. — Это проявилось и во время обороны Одессы, пришлось его поправить… Ну а как дела у вас на флоте, Арсений Григорьевич?

— У вас есть замечания? — в упор спросил комфлот.

— Мне кажется, что подводники могли бы действовать на вражеских коммуникациях более эффективно. Их успехи скромны.

— Нет, я так не считаю, вы уж извините, — пылко возразил Головко. — Посудите сами… Разрешите закурить?

— Курите. Вам дать «Казбек»?

— У меня есть. — Головко достал папиросы, прикурил. — Так вот, о делах подводников. Могу доложить, что воевать они стали лучше, почти каждая подводная лодка с победой возвращается с боевой позиции. Взять командира лодки капитан-лейтенанта Федора Климова. Чертовски смелый и дерзкий моряк! Проник в порт Линахамари и торпедировал у причала два вражеских транспорта с грузом.

— Помню такое донесение штаба флота, — глотнул дым нарком. — При отходе, если не ошибаюсь, лодка попала в противолодочную сеть?

— И почти два часа безуспешно пыталась эту сеть преодолеть, — улыбнулся Головко, его карие глаза озорно блеснули. — А сверху, как горох, сыпались глубинные бомбы, к счастью, взрывались они в стороне. Но сидеть больше под водой Климов не мог — разрядились батареи, — он пошел на риск. Подождал, когда начался прилив, сеть притопило водой, и он вырвался из нее на перископной глубине.

— Лодка вернулась невредимой? — спросил нарком.

— Невредимой, если не считать, что стальная сеть содрала краску на бортах лодки.

— Разумно поступил Климов, хотя и не без риска, — качнул головой Кузнецов. — Очень смело!..

— Смелость — начало победы, как говорил Плутарх, и Климов действовал в этом духе, — заметил комфлот. — А вот командиру 402-й «щуки» капитан-лейтенанту Столбову, открывшему боевой счет подводников-североморцев, в этот раз не повезло. В транспорт «Вестераален» всадил четыре торпеды! И с какого расстояния? Четыре кабельтовых! Тут на счету каждая торпеда, а он транжирит их. Мой принцип: один транспорт — одна торпеда!

Но нарком, видно, уже не слушал его. Он думал о чем-то другом, потом тихо изрек:

— Жаль, Арсений Григорьевич, что у тебя на флоте пятнадцать подводных лодок, тогда как на Балтике у Трибуца их шестьдесят две. Кто в этом виноват? Я, Арсений Григорьевич, так что можешь Верховному писать на меня «телегу», — шутливо добавил он.

— К такой писанине я не приучен, и мне это чуждо! — обидчиво возразил комфлот. — Предпочитаю рубить правду-матку в глаза. — Он почесал подбородок. — Если бы не хватало только лодок, а то ведь надводные корабли можно пересчитать по пальцам: восемь эсминцев, семь сторожевых кораблей, два тральщика…

Слушая комфлота, нарком испытывал неловкость и даже угрызения совести, ибо Головко был прав.

— Дадим вам и корабли, и самолеты, и подводные лодки… На сегодня, помнится мне, к нам прибыло три союзных конвоя?

— Три, товарищ нарком, — подтвердил Головко. — Завтра из Исландии выйдет четвертый конвой, семь крупных транспортов. У меня, Николай Герасимович, эти конвои сидят в печенках, — признался комфлот. — Первый конвой мы приняли без потерь. Что мы сделали для его охраны? В Двинском заливе выставили корабельный дозор. Три наших эсминца встретили конвой к западу от мыса Канин Нос и сопровождали его до Архангельска. А когда суда разгружались, эсминец «Стремительный» и корабли Охраны военного района — ОВРа — оберегали их от налета «юнкерсов». В таком же духе мы вели охрану и следующих двух конвоев.

— Я хотел бы добавить, товарищ нарком, — заговорил Степанов, — что кроме всего прочего тральщики флотилии тралили фарватеры в Белом море и в устье Северной Двины. И не напрасно: тралы подсекли пять мин. А вот суда третьего конвоя уже охраняли истребители армейцев. Тут у нас с ними полный контакт. Ну а вообще-то хлопот с этими конвоями немало…

Зазвонил телефон, который оказался под рукой наркома.

— Привет, Георгий Победоносец! — раздался бодрый голос в трубке. — Чего молчишь? Вот я напущу на тебя белых медведей, они пощекочут тебе нервишки. Хочешь?

— Вам Степанова? — спросил нарком. — Как — кто? Это говорит Кузнецов. Хочу вас разочаровать: белых медведей я не боюсь!

На другом конце провода кто-то в замешательстве кашлянул, а затем радостно заговорил:

— Николай Герасимович?! Родимый наш… Так вы уже прикатили? А это я, Папанин! Не узнали? С приездом вас в родные края. Я ведь не забыл, что родились вы и выросли в деревне Медведки, что приютилась на берегу Ухтомки… Недавно я там был, на Северной Двине, и вас вспоминал… Не оторвал вас от дел? Я бы желал с вами повидаться. Утром разговаривал с Микояном, он-то и сказал, что вы улетели. Так я завтра с утра, если не возражаете, приеду в штаб флотилии.

— Жду вас, Иван Дмитриевич. — Кузнецов посмотрел на Степанова. — Герой Арктики, его просто обожает товарищ Сталин. Неуемный, то одно ему, то другое…

— Вы как в воду глядели, — улыбнулся Степанов. — Неделю назад Папанин попросил выделить в его распоряжение эсминец, чтобы выйти в Белое море, посмотреть, есть ли там плавающий лед. Я ему отказал… Сам не знаю, где брать корабли.

— Дали бы ему сторожевой катер, — весело засмеялся нарком. — Ну а вообще-то вы тут с ним душа в душу работайте, он ведь уполномоченный Государственного Комитета Обороны.

Папанин, как и обещал, прибыл в штаб флотилии утром. С хмурого неба сыпал сухой колючий снег, морозный ветер обжигал лицо, но в черной меховой канадке Папанину было тепло. Черная меховая шапка закрывала ему лоб, юркие серо-зеленые глаза горели.

— Вы что, на Северный полюс собрались? — спросил его нарком ВМФ.

— Нет, Николай Герасимович, я там достаточно пожил. — Папанин снял реглан, шапку, поправил широкой ладонью волосы. — Итак, дорогие товарищи, рад вас видеть в полном сборе, пожать вам руки. А сяду я рядом с наркомом. Ну а теперь о деле, ради чего к вам прибыл. Вот-вот ударят морозы, и нам тяжко будет с приемом конвоев. Вы, Арсений Григорьевич, правы, придется нам переезжать в Мурманск. Стану приводить там в порядок причалы, строить новые, проводить железнодорожную колею и прочее. Мне будут нужны люди и материалы. И то и другое на Северном флоте есть. Арсений Григорьевич сам из рода кубанских казаков, а казаки — люди щедрые, на его помощь я и рассчитываю.

— Все, чем располагаем, вам дадим, Иван Дмитриевич, — молвил комфлот.

— Но не в ущерб Северному флоту, — вставил Кузнецов. — Кстати, вы давно сюда прибыли?