Надо отдать ему должное, Тревис не проронил ни слова.

– Проведя три дня на улице, – продолжала Брук, – три дня голодая и ночуя в закоулках и прячась от развратников, я вспомнила, что мать говорила мне, что если с ней что-нибудь случится и я попаду в беду, то мне надо найти ее подругу Фанни Синклер. Я покопалась в моем ридикюле и, к счастью, нашла адрес этой женщины. Фанни была любезна и встретила меня с распростертыми объятиями. Она мне сказала, что многим обязана моей матери. Сначала я не знала, что Фани была куртизанкой, но позднее поняла это. И тогда она сказала мне, что моя мать тоже была куртизанкой. Фанни никогда не подталкивала меня к этому занятию, но я не могла вечно жить за ее счет. Я не знала иного способа зарабатывать деньги себе на жизнь, поэтому попросила ее научить меня пользоваться единственным, что у меня было, – своей красотой, чтобы обеспечить существование. Я знала, что не хочу быть бедной или жить в чужой семье как служанка, зависеть от них и не иметь собственной комнаты и еды.

Я не хотела быть куртизанкой, Тревис. Ты должен поверить мне, я ведь знала, каково быть голодной и без гроша. Я не хотела быть вульгарной шлюхой, поэтому я выбирала только старых богатых мужчин, которым нравилось осыпать меня деньгами и драгоценностями. И только немногие из них были способны на какие-то близкие отношения. Большинство просто хотели покрасоваться под руку с красивой женщиной на зависть своим сверстникам.

– Как ты могла это делать? – скрипнул зубами Тревис.

– Когда нужны деньги, будешь делать что угодно. Я научилась владеть своими эмоциями и становилась бесчувственной. Это было только работой. Затем я встретила Джексона, и он предложил помочь мне оставить это занятие. Он был мне как отец. Он никогда не требовал от меня ничего подобного. Если он ехал в оперу, я сопровождала его, но никогда не спала с твоим отцом, – говорила Брук. – Я уверена, были люди, которые, судя по моему прошлому, считали меня любовницей Джексона, но я ничего не могла с этим поделать… Это было три года назад. Тогда к нам переехали твои кузины Джоселин и Шеннон, и они стали для меня сестрами.

– Почему они приехали?

– У обеих были причины, но я не хочу в них вдаваться. Это не моя история. В школе мы с Джоселин были близкими подругами, так что я ее знала. – Брук подумала о своих подругах и пожалела, что сейчас их нет рядом. – Если бы тебе когда-нибудь пришлось встретиться с ними, они бы тебе понравились.

Тревис слегка приподнял бровь.

– И мой отец просто принял их в дом?

– Я знаю, ты никогда не знал с этой стороны своего отца, но он был заботливым и любил этих девушек.

– Полагаю, он не мог полюбить только меня, – с сарказмом заметил Тревис.

– Это неправда. Я верю, что Джексон любил тебя, хотя и старался это не показывать. Заболев, он позаботился обеспечить нам дальнейшую жизнь. Шеннон и Джоселин хотели уехать в Америку, и Джексон подумал, что это хорошая мысль. Это дало бы мне возможность оставить прошлое позади и начать новую жизнь. – «Или я так думала», – сказала она себе, помолчав. Она нерешительно усмехнулась. – Он ничего не говорил о плантации, пока не почувствовал, что умирает, и с уверенностью могу сказать, что он ничего не сказал о тебе.

Тревис с насмешливой иронией выгнул бровь.

– В этом я не сомневаюсь.

Брук оставила без внимания его сарказм.

– Я не знала подробностей, пока не приехала в «Старую рощу». Однако твой отец перед смертью сказал одну вещь, которая тогда показалась мне бессмысленной, но сейчас я понимаю, что он имел в виду.

Тревис сложил на груди руки.

– Так ты собираешься сказать это мне?

– Джексон сказал, что старается исправить зло. – Она увидела, как Тревис вопросительно поднял брови, и объяснила: – Я думаю, он понимал, что поступил с тобой несправедливо. Каким-то образом Джексон чувствовал, что у нас с тобой много общего. И я не сомневаюсь, что он специально послал меня к тебе, – шепотом закончила Брук.

Она была потрясена сильнее, чем хотела бы показать. Она чувствовала себя разбитой и измученной после того, как высказала все. Больше ей было нечего сказать. Что будет дальше, зависело от Тревиса.

Столько чувств металось в сердце Тревиса, столько мыслей проносилось в его голове, что ему казалось, что он побывал в кулачном бою.

– Ну, я не знаю, благодарить ли мне Джексона или убить его, если бы он был еще жив.

– Когда я впервые увидела тебя, у меня тоже мелькнула мысль, не убить ли Джексона, – призналась с улыбкой Брук.

Тревис усмехнулся и оттолкнул от себя кресло. Его гнев как-то незаметно утих, и все, что он перед собой видел, было прекрасное испуганное создание с рассыпавшимися золотистыми волосами, сидевшее посередине кровати.

Брук была права. Он не мог знать, каково это – быть выброшенным на улицу, лишенным всякой надежды. У него сжималось сердце от сострадания к ней. А он еще думал, что у него было несчастливое детство!

От одной мысли, что могло бы случиться с Брук, его охватывала дрожь.

Когда Тревис подошел к кровати и сидевшей на ней Брук, он не знал, что ему делать, или не мог разобраться в своих чувствах, поэтому сделал то, что подсказывал ему инстинкт. Он сел на край кровати и снял сапоги, затем забрался на постель. Брук, не шевелясь, замерла на середине постели, как испуганный зверек. Она повернулась и настороженно следила за ним.

Тревис взбил подушки за своей спиной и облокотился на них. Он все еще не знал, что сказать. Он не находил слов, чтобы выразить свои чувства, поэтому должен был по-другому выразить их. Наконец он распахнул объятия, и она без колебаний бросилась в них.

Тревис крепко обнял ее. Она молча уткнулась лицом ему в грудь и разрыдалась. У него было ощущение, что очень много времени прошло с тех пор, как Брук плакала в последний раз. Вероятно, ей приходилось быть сильной, и горечь копилась в ее душе. Большинство женщин плакали бы, рассказывая свою историю, но голос Брук ни разу не дрогнул.

Она никогда не просила у него прощения, потому что нечего было прощать. Она поступила так, как была вынуждена поступить, никого за это не обвиняя. Он был горд за нее и, гладя ее по голове, давал ей выплакаться вволю. Иногда слезы очищают душу.

Ни один из них не проронил ни слова. Слова были не нужны. Это была ночь исцеления.

Чуть позднее, когда она, измученная, уснула, Тревис прошептал:

– Я люблю тебя.

На следующее утро, проснувшись в объятиях Тревиса, Брук чувствовала себя душевно опустошенной. Она восхищенно посмотрела на твердый овал его краевого лица. В Тревисе не было ничего мальчишеского. Он был настоящим мужчиной, и она любила его сильнее, чем даже могла представить. Даже после всех вчерашних неприятностей она чувствовала себя в его объятиях в полной безопасности.

Накануне Тревис ее удивил. Он не осудил ее. Он просто предложил ей утешение, как будто действительно все понимал. Понимал ли? Понимание совсем несвойственно мужчинам.