— И кто же будет их складывать?

Вроде бы равнодушно спросил, даже с оттенком некоторого понимания, но в груди зародились злые клокочущие нотки.

— Бойцы и положат. — Фотограф перевел удивленный взгляд на солдат, делившихся друг с другом табачком.

Понять их можно. Дело выполнено, теперь и цигарки можно посмолить.

— Тебе нужно, ты и складывай! — отрезал Коробов и отошел в сторону, понимая, что если и дальше вести этот ненормальный диалог, так он просто сорвется и пристрелит этого типа.

И сразу же пожалел о сказанном — у мужичка своя работа, и к ней следовало относиться с пониманием. Ведь не для собственного удовольствия предложил покойников рядком выкладывать. Следовательно, существует соответствующее предписание, а нарушать инструкции всегда чревато. Теперь ему, бедному, одному предстоит корячиться.

Движением указательного пальца Григорий Коробов подозвал к себе старшину, коротко распорядился:

— Покойников закопать!

Старшина был тертый калач, в войсках с тридцать девятого года, начальство видывал всякое, умел к нему приноровиться, а при надобности мог даже поспорить. Но сейчас был тот самый случай, когда следовало прикусить язык.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Место для акции было выбрано далеко не случайно, — метрах в двадцати находилась длинная и глубокая канава, наполовину заполненная дождевой водой. Останется только побросать в нее покойников да засыпать их землей. Разумеется, совсем не погребальный ритуал, но похороны состоятся в полном соответствии с инструкциями.

На лице старшины промелькнуло нечто похожее на разочарование. Сейчас бы самое время в охотку покурить, на камушках посидеть, анекдоты потравить. Покойники?.. Да они-то как раз не помеха! А теперь вместо хорошего перекура приходится заниматься мертвяками.

Майор Коробов отвернулся, давая понять, что разговор исчерпан. Фотограф — надо же, настырный малый — под ехидными и непонимающими взглядами солдат, презрев брезгливость, начал стаскивать убитых в нестройный ряд. Упарившись, он отер тыльной стороной лоб, сделал два снимка и поволок за ноги очередного покойника.

Вдохновенно работает, прерывать жаль. А придется! У каждого свои задачи.

— Отснял? — спросил Коробов.

Фотограф повернул голову. Григорий увидел, что стекла его очков были необыкновенно толстыми, наверняка тот ни хрена не видит даже на расстоянии вытянутой руки. Но из армии его не прогоняют, следовательно, человек на своем месте.

— Две пленки, — ответил тот с некоторой гордостью.

— Вот и славно. А теперь постой в сторонке.

Тачки пригодились. Бойцы без особого пиетета возили на них покойников и сноровисто, ухватившись за длинные отполированные ручки, как какой-то час назад заключенные грунт, отвозили скорбную поклажу в сырую канаву.

У людей неподготовленных подобная картина вызвала бы полнейший ужас. Несмазанные колеса гремели погребальной музыкой, со скрипучим стоном проваливались в колдобины, при этом конечности мертвецов небрежно болтались, словно именно они дирижировали этой зловещей погребальной мелодией. Но бойцы — народ бывалый, огрубелый, и к такого рода работе они относились с философским безразличием. Подкатив тачку к канаве, не без интереса смотрели вниз — а не забрызгает ли? Смерив расстояние до воды, опрокидывали тачку и расторопно отскакивали в сторону, чтобы не заляпаться.

Через полчаса все было закончено. Коробов огляделся, все ли в порядке, не забыли ли чего, и велел личному составу построиться.

Ощущение свободы добавляло силы, было каким-то веселым и пьяным. Сбивая дыхание, Фартовый бежал, не разбирая дороги, все дальше углубляясь в темноту. Пробежав с полкилометра, он осознал, что мчится в абсолютную темень. Оставалось только удивляться, каким это образом ему удалось так далеко отойти от входа. При этом он не шарахался от стены к стене, набивая шишки и обдирая руки, он двигался целенаправленно, всякий раз обходя встречные преграды, предусмотрительно пережидая опасности в виде низких сводов, с которых сыпался грунт. Человек не кошка и не способен видеть в темноте, у него просто другая природа, но каким-то непонятным для него образом Фартовый перешагивал раскиданные на пути глыбы, сворачивал в нужную сторону, все далее углубляясь в массив горы, которому, казалось, не было конца. В одном месте он приостановился, каким-то образом почуяв нешуточную опасность, и совершенно не удивился, когда со свода рухнула внушительная глыба, перекрывая проход.

Увидеть глыбу было совершенно невозможно, кругом царил абсолютный мрак! Но Жора мог с точностью сказать, какого она была размера, какой формы, кажется даже, что ладони ощущали ее шероховатую поверхность. Подумав, Фартовый пошел вперед, повернулся боком и даже не удивился тому, что выбрал нужное направление, и не без усилий стал протискиваться между глыбой и стенкой штольни. Дотрагиваясь до камня, он подумал о том, что ощущение было точно таким же, каким он себе его и представлял, — шероховатая влажная поверхность.

Пройдя еще самую малость, Жора Гуньков остановился, задрал голову, представляя нависшие над ним толщи, сотни метров гнейсовой породы! Сейчас он находился, наверно, где-то в самой середине горы. Во все стороны, куда ни глянь, беспросветная тьма. Своды были высокими, где-то тонко пискнула какая-то подземная тварь, потревоженная нежданным вторжением чужака, и тут же смолкла.

Фартовый понимал, что он уже далеко отошел от лаза. Обилие штреков и многочисленных проходов, в которых велись выработки, обрекало на неудачу любую погоню. Выработки представляли собой разветвленные лабиринты, позволявшие легко скрыться. Здесь можно было провести половину жизни, но так и не отыскать выхода. На Жору накатил парализующий страх. У него не было лишней половины жизни, а отмеренное ему время исчислялось всего лишь несколькими днями — ровно столько, сколько можно прожить без воды.

Его руки мелко задрожали. Ничего себе склеп! Неужели так и придется помирать здесь? Плотной непроницаемой стеной его окружало темное безмолвное пространство. Оно представлялось ему таким же плотным, как скальный массив, об него можно было запросто расшибить лоб.

Жора сделал несколько небольших шагов вперед и тотчас натолкнулся на колючую стену — способность видеть в темноте пропала. С потолка, тихо шурша, сорвались небольшие комья породы, осыпав плечи и юркнув тонкой сыпучей струйкой за воротник. Осторожно, шаг за шагом, уподобившись слепцу, Фартовый пробирался вдоль стены, опасаясь провалиться в глубокую яму. И тогда уж точно конец! Останется только молча подыхать.

Фартовый никогда не ощущал себя столь беспомощным. Младенец в колыбели и то чувствует себя куда более защищенным.

Жора далеко углубился в штольню, чтобы его не могли пристрелить, стоя у входа. Теперь ему предстояла обратная дорога. Фартовый попытался напрячь все свои органы чувств, но они словно бы законсервировались, умерли, не подавали никаких признаков, а потому приходилось полагаться исключительно на интуицию да на удачу. Недаром же его прозвали Фартовым. Повезет и на этот раз.