– Можно вдоль реки, до «Бетон халы». Патрулей тут вроде нет, иначе на выстрелы бы прибежали. Фонари не горят. Дойдем до ресторанов, посмотрим, не осталось ли на кухне еды. Передохнем и решим, что дальше. Туда дойти сможешь?

– Попробую.

Он помялся, а потом добавил:

– Тут рядом велопрокат. Можно взять велосипед. Мы с Иваной повезем, а вы с госпожой Марией на багажниках. Или на рамах.

– Бери уж сразу велоколяску, – хмуро ответила Алиса. – Знаешь, такие, на двоих, для романтичных прогулок по набережной.

– Ой, да завали!

Алиса вздрогнула. Это была первая в жизни грубость, которую она слышала от Мики. Остальные инструкторы, как и все балканцы, не стеснялись иногда ругнуться: сербские «псовки» были хоть и цветастее, но совсем не такими запретными, как русский мат, и даже в устах нежных двадцатилетних девочек звучали на удивление гармонично. Мика ни разу не позволил себе ни одного «jеботе» – емкого сербского ругательства, которым даже дети иногда грешили при родителях, что уж говорить о родителях при детях. Резкое «завали» сорвалось с его языка и осыпалось под ноги позолотой джентльменства. Алиса почувствовала, как сначала сердце, потом колено. «Вот так, – подумала она. – Вот так. Какой ты будешь под своей вежливостью, под своим рыцарством, под своими цитатами из Экхарта Толле и верой, что танец – это ответ на все, если надломить тебя и взломать на две половинки, добраться до сердцевины?»

– Дверь в прокат придется вскрыть, – поддела она. – И чужой велосипед взять.

– Справлюсь.

Она всмотрелась в лицо. Белое. Скучное. Ничего не выражающее. Только глаза да губы темнели.

– Справляйся.

Ивану он забрал с собой. Они и правда вернулись на двух колясках. Мика усадил к себе госпожу Марию. Алиса села с Иваной, которая крутила педали босыми ступнями и тихо ругалась теми самыми «псовками».

– Да твое ж солнце… Нога скользит. С шестнадцати не каталась.

Алиса откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Вспомнила, как в этих колясках разъезжали по набережной парочки туристов и семьи с маленькими детьми. Они весело крутили педали, глазели по сторонам и щелкали камерами на смартфонах. Алиса за несколько лет даже обычный велосипед в прокат не взяла. Не сходила ни в один музей. Не купила кружку с панорамой Белграда в сувенирном ларьке. Она тихонько засмеялась, и Ивана спросила:

– Ты чего это, сестра?

– Нет, ничего.

Ничего Алиса в этом городе ни разу не делала из того, что делают туристы и новоприезжие, пока у них еще идет медовый месяц с новым местом. А теперь впервые ехала в прогулочной велоколяске по центральной набережной в сторону дорогих ресторанов по разоренному гражданской войной городу рядом с перепачканной в мужской крови женщиной и прижимая к груди автомат, который еще недавно принадлежал тому, чья была кровь. «Если есть бог, – подумала Алиса, – у него отличное чувство юмора».

На рваном клочке неба между полотнищами облаков моргнула звезда.

Четверо сидели на кухне мексиканского ресторана, прямо на полу за хромированными разделочными столами, которые укрывали их от взгляда снаружи. Сначала они наскоро обыскали кухню в темноте, не решаясь включать фонарик. Все, что нашли съедобного, сгрузили вместе. Кукурузные тортильи пустили в дело сразу и теперь жадно наедались, обмакивая кусочки лепешек в лужицы соуса, разлитые по красивым керамическим тарелкам с глазурью. Мясо нашлось морозилке и годилось только для того, чтобы приложить его к ушибам и ссадинам. Овощи подвяли, а кое-где и подгнили. Алиса запретила к ним прикасаться:

– Уже есть один балласт. Второй, с отравлением, не нужен.

Никто не спешил ни уверить ее, что она не балласт, ни возмущаться предположением, что кто-то из них может бросить другого в случае отравления или другого несчастья. Неудобные вопросы и еще более неудобные ответы заедались лепешками и торопливо проглатывались. За едой говорили о другом, таком же неприятном, но, по крайней мере, менее взрывоопасном.

– До мостов не доберемся, – рассуждала Алиса. – И так слишком много времени потеряли.

Мика отломил кусочек лепешки, обмакнул в соус и поднес ко рту госпожи Марии. Спросил:

– И что?

– Придется по-другому.

– Может, лодкой? – спросила Ивана.

– Ты хоть одну заметила рядом?

– Нет, но мы же можем вниз по набережной спуститься, проверить.

– Рисково. Может быть застава.

– А что сейчас не рисково? – возразил Мика.

– Можем рискнуть своими силами. Сделать плот.

– Что?

– Плот. Стройка совсем рядом, в соседнем ресторане. Там наверняка есть паллеты, они деревянные. Может, найдем какие-нибудь пластмассовые бутылки или бидоны. Главное, понять, как связать их вместе.

Мика повернулся к ней и замер над тарелкой с соусом, так и не обмакнув следующий кусочек.

– Серьезно?

Алиса мазнула по нему взглядом. Мика стал говорить по-другому. Его голос звучал с чужими, странными для него интонациями, и от этого выглядел по-чужому и странно, как будто одолжил чей-то свитер не по размеру и неподходящей расцветки. Слова, которые Мика обращал к Алисе, стали еще более сжатыми. Сейчас он бросался огрызками фраз, которых впритык хватало, чтобы понять, что Мика хотел сказать. Как будто запас слов, которые у него и так всегда были в дефиците для Алисы, истощился так, что можно было только немного сцеживать, если не получалось отмолчаться.

– Что «серьезно»? – переспросила Алиса.

– Серьезно думаешь, что плот из паллет менее рисково, чем лодка? Ты?

– Что «я»?

Он покачал головой: ничего. Обмакнул тортилью в соус и снова предложил госпоже Марии. Она снимала лепешку с его пальцев губами, как осмелевшая птица, которая клюет хлебные крошки прямо с ладони у прохожего в парке. Алиса видела такое один ранним воскресным утром у собора святого Марка, совсем рядом с местом, где прятались под землей Эсма и ее дочери. На ступеньках, ведущих ко входу в храм, сидел дежурный попрошайка: дурнопахнущий, с распухшей оголенной ногой. Запах давно немытого тела смешивался с резким запахом спирта. Рядом на ступеньках лежал развороченный полиэтиленовый пакет с недоеденной выпечкой. Наверное, купил в пекарне за углом, которая открылась пятнадцать минут назад. На раскрытой грязной ладони лежал кусочек слоеного теста. Упитанный городской голубь старательно его обклевывал. Попрошайка жмурился и кончиком указательного пальца поглаживал голубя по гладкой голове. С колокольни раздался первый удар. Звон покатился по Ташмайданскому парку, еще сонному, но готовому проснуться под ногами туристов, молодых мамочек и отцов с колясками и студентов ближайшего юридического факультета, которые забежали выпить кофе перед парами в кафане с символическим названием «Последний шанс».