В середине 1980-х Гусинский оказался не у дел. Имея машину, занимался частным извозом, отвозил пассажиров в новый международный аэропорт и обратно, зарабатывал деньги для жены и маленького сына и надеялся начать жизнь с начала.

Однажды поздно вечером Гусинский вышел из машины, чтобы выкурить сигарету. Совершенно случайно он остановился у трамвайного парка. Его взгляд задержался на площадке, где стояли большие электрические трансформаторы.

“Я повернулся и неожиданно увидел перед собой золотую жилу, — вспоминал он. — Что это было? Огромная двухметровая деревянная катушка с намотанным на нее медным кабелем. Медный кабель использовался при изготовлении электрических трансформаторов для трамваев. Это была чистая медь. И я понял: вот оно, золотое дно!”

Золотым дном оказались медные браслеты, которые в то время вошли в моду. Они немного напоминали восточные украшения, и считалось, что они защищают от болезней и злых духов. Гусинский посмотрел на деревянный барабан с медным кабелем, являвшийся государственной собственностью, и почти даром приобрел три штуки. На окраине Москвы он нашел простаивающий завод, где имелись штамповочные прессы. За некоторую сумму наличными заказал на закрытом военном заводе высококачественные формы для штамповки. Вскоре заработали шесть штамповочных прессов.

Гусинский создал кооператив и быстро стал советским королем медных браслетов. На незатейливых браслетах было выбито изображение двух маленьких драконов и слово “Металл”, название только что созданного предприятия Гусинского. Штамповочные прессы работали круглосуточно в три смены, каждый из них совершал шесть ударов в минуту. Вскоре кооператив штамповал 51 840 браслетов в день. Изготовление одного браслета обходилось ему в три копейки, а продавал он их по пять рублей за штуку. За один день он получал прибыль в размере 259 200 рублей, что более чем в пятьсот раз превосходило месячную зарплату доктора наук, работающего в ведущем институте. “В те дни, — вспоминал он, — это была огромная прибыль”. Гусинский сколотил свое первое состояние и начал жизнь заново{133}.

Он родился 2 октября 1952 года и был единственным ребенком в одной из миллионов советских семей, познавших ужас репрессий. Дедушка Гусинского по линии матери был расстрелян во время сталинских чисток. Его бабушка провела десять лет в ГУЛАГе, и после войны ей, по приговору суда, запрещалось жить ближе чем в ста километрах от Москвы. Тем не менее мать Гусинского и ее сестра смогли, не привлекая к себе внимания, приехать в Москву и жили у друзей. Мать даже посещала занятия в Московском институте нефтехимической и газовой промышленности им. И.М. Губкина и не была арестована. Отец Гусинского, Александр, не имел высшего образования. Во время войны он служил в Красной армии, а потом работал на заводе, выпускавшем режущие инструменты.

Гусинский и его родители жили в восемнадцатиметровой комнате в рабочем квартале. Мальчишкой ему часто приходилось чувствовать, как его переполняет обида. “Я был подростком, но уже знал, что слово “жид” — оскорбление, — рассказывал мне Гусинский. — Сначала я очень боялся драться. Я думал, что если сильно ударю своего противника и причиню ему боль, то он наверняка ударит меня еще больнее, поэтому я боялся. А потом случилось так, что какие-то ребята, немного постарше, загнали меня во дворе в угол и начали дразнить и оскорблять. Я помню это странное чувство, неожиданное чувство полной свободы. Мне было не важно, что они сделают со мной”. На этот раз Гусинский дал сдачи, решив, что должен защищаться, “пока есть возможность”.

“Больше я никогда не боялся драться, улица на улицу, двор на двор”, — вспоминал он. Однажды после работы во дворе собралась группа взрослых мужчин, чтобы выпить водки и поиграть в домино. Гусинскому было десять или одиннадцать лет. Он возвращался домой из школы, и мужчины заметили его. “Вон идет жиденок”. Гусинский пришел в ярость. Он схватил кусок железной трубы и бросился на обидчиков, которые побежали от него, боясь, что он сошел с ума. “Я плакал и гонялся за ними с трубой по всему двору, — вспоминал Гусинский. — Я плакал от ярости и оскорбления, а не от страха”.

Гусинский рос “на улице”, как рассказывал он сам. “Меня воспитала улица. Я родился на улице и научился защищать себя на улице”.

Получив хорошие знания по математике в средней школе, он снова испытал предвзятое отношение к себе, когда попытался поступить на факультет [экспериментальной и] теоретической физики Московского инженерно-физического института. Это престижное учебное заведение готовило специалистов для советского военно-промышленного комплекса, и евреи там были не нужны. “Я действительно хорошо знал математику и физику. Я был абсолютно уверен в себе. Мне все говорили, что евреев они не принимают”. Гусинский проигнорировал все советы. Он подал документы, но не прошел. Он был обижен и рассержен.

Тогда Гусинский поступил в Московский институт нефтехимической и газовой промышленности им. И.М. Губкина, потому что там училась его мать. В институте, который студенты любовно называли керосинкой, Гусинский был плохим студентом. “Мне было неинтересно, — признавал он. — Я был обижен на всех, на весь мир”. Гусинский не закончил учебу в Институте им. Губкина. По его собственным словам, он занимался фарцовкой на черном рынке: торговал импортными джинсами и аудиокассетами, обменивал деньги иностранным туристам. Гусинский вспоминал, что не мог привыкнуть к роли так называемого спекулянта. “Я покупал несколько пар джинсов, а потом пытался продать их, но так получалось, что я продавал их дешевле, чем купил”, — печально поведал он мне. Гусинский часто шутил, что не создан быть уличным торговцем. Однако позже он продемонстрировал такие способности к предпринимательской деятельности, что они полностью компенсировали отсутствие навыков торговли джинсами.

Бросив институт, Гусинский в 1973 году пошел в армию, где в звании младшего сержанта служил в химической разведке. Эти подразделения предназначались для проникновения в зону боевых действий после применения химического или биологического оружия. Самые яркие воспоминания об армии были связаны у Гусинского с тем, что ему приходилось постоять за себя. “В армии у меня были отличные отношения со всеми, кроме полных идиотов и негодяев, — вспоминал он. — В армии мне всего лишь выбили несколько зубов. Ничего ужасного там не было, обычные драки. Бывает. За два года в армии я приобрел единственное умение — постоять за себя”.

После армии он вернулся в Москву. Друг уговаривал его поступать в еще один престижный институт — в Государственный институт театрального искусства. Гусинский ответил, что не читал ни Станиславского, ни Шекспира, ни Мольера. Но до вступительных экзаменов оставалось два месяца, и он решил попробовать. Он проводил ночи за книгами. “Пустяки, ты поступишь”, — убеждал его друг, но Гусинский боялся, что и в этом институте евреев не жаловали. Театр, как и кино, был под строгим контролем коммунистической партии.

Устные экзамены принимал известный режиссер Борис Равенских, главный режиссер московского Малого театра. На экзамен Гусинский, все такой же худой и злой на весь мир, пришел раньше Равенских. Вместе с Гусинским пришел Валерий Белякович, студент театрального института.