– До трех лет, сын мой, – строго произнес настоятель и снова повторил свой вопрос: – Согласен?

– Согласен, отче, – ответил Ленчик и приложился к тыльной стороне ладони игумена, пахнущей ладаном.

Потом Ленчик, повторяя вслух произносимые игуменом и иеромонахом молитвы, получил одеяние послушника – рясофору. То есть не полное платье монаха, а только рясу и камилавку: что ему и было надобно.

Плотно покушав с братией, новоиспеченный послушник затем лихо перемахнул через монастырский забор, не позабыв прихватив с собой жестяную кружку. А еще через четверть часа объявился на улице Московской (полной лавок, магазинов, подворий и складских лабазов), где стояла часовенка во имя Московских Чудотворцев, и с печальным взором и смиренным голоском принялся просить христианского подаяния на реконструкцию звонницы Владимирского собора. Отказать ему было трудно.

Мелочь в кружку сыпалась с радующим душу звоном.

Какая-то барышня, в соломенной шляпке и волосами в цветах и лентах, сунула в ладошку Ленчика целый рубль.

– Вот вам, – добавила она, глядя в глаза Ленчика заплаканным взором. – Помолитесь там за меня и воина Владимира, павшего…

Она не договорила, достала из обшлага шелкового платья кружевной платочек и, шумно высморкавшись, отошла.

Купчина с пузом, на котором висела золотая цепь толщиной в палец, положил в кружку трешницу.

Какой-то худой господин в пенсне с треснутым стеклом бросил в кружку копеечку и ушел с гордым видом благодетеля-благотворителя.

Девочка в бантах, приподнявшись, положила в кружку пятачок, за что была поглажена по головке мамкой или няней. Сама мамка или няня положила в кружку пятиалтынный.

Пора было возвращаться в гостиницу, но Ленчик медлил. Хотелось набрать как можно поболее денег, чтобы не ударить в грязь лицом перед остальными «валетами» (Ленька уже полностью причислял себя к ним). Наконец, когда часы на Апанаевском подворье показали без двенадцати минут два, он оставил свой пост и пошел быстрым шагом по направлению к гостинице. В нумер Долгорукова он постучал за несколько секунд до того, как часы на Спасской башне казанской крепости-кремля громко забили два часа пополудни.

– Войдите, – раздался из-за двери голос Огонь-Догановского.

И Ленчик вошел…

Долгорукова высадили на Московской улице возле дома Фукса, некогда принадлежавшего действительному статскому советнику Карлу Федоровичу Фуксу.

Место было оживленным, потому как дом Фукса стоял на перекрестке. Совсем недалеко был так называемый Сенной базар, где можно было купить все, начиная от гвоздя и заканчивая тройкой лошадей. Но Сева на базар не пошел, опасаясь столкнуться с городовым. Он направил свои стопы на Апанаевское подворье в надежде раздобыть хоть какую-то одежонку.

– Ты куды пресси? – был он встречен возгласом дворника, подметавшего небольшой мощеный дворик перед подворьем.

– Брат, помоги, – стараясь придать голосу жалостливый тон, произнес Сева. – Ограбили меня, брат…

– Так ступай в полицию, – посоветовал ему дворник, подозрительно его оглядывая.

– Ну, не могу же я в таком виде… – развел руками Долгоруков.

– А чё? – так отреагировал дворник на заявление господина в подштанниках. – И не такие в полицию приходют. Почитай, совершенно голые бывают, и ничаво…

Дворник знал, о чем говорит. Потому как являлся секретным агентом Второго полицейского участка города.

– Да стыдно, брат… Я, видишь ли, дворянин. Князь светлейший…

– Да-а, – дворник покачал головой. – Князей без порток я еще не видывал, тем более светлейших. А не врешь?

– Да вот те крест, – истово перекрестился Всеволод Аркадьевич, в настоящее время полностью поверивший, что он в действительности князь.

– А как фамилие? – спросил Дворник.

«Долгоруков», – хотел было назваться Сева настоящей фамилией, но вовремя передумал. Ведь этот дворник непременно побежит в участок докладывать о произошедшем «инциденте», и как только назовет фамилию «Долгоруков», так всем сразу станет понятно, что в исподнем чудил бывший «червонный валет». А потому Сева передумал и назвал себя князем Глинским.

– Не слыхал, – почесал в затылке дворник. – Из польских, что ли?

– Почему из польских? – почти обиделся за князей Глинских Долгоруков. – К примеру, княжна Елена Глинская была матерью первого российского царя Ивана Васильевича Грозного.

– Знатный род, – согласился дворник. – И как это вас, извиняюсь, конечно, за такой вопрос, угораздило одежу всю потерять?

– Говорю же, выкрали, – возмутился «князь Глинский». – Да ладно бы только платье украли, так ведь все бумаги, деньги и документы увели, чтоб им пусто было!

– Мда-а, – не очень доверчиво протянул дворник. – И деньги с документами, выходит, покрали?

– Вы что, не верите мне? – с обидой спросил Сева.

– Отчего ж, – покачал головой работник метлы, – верим. Токмо не очень…

– Ясно, – резюмировал «князь Глинский». – Тогда у меня к вам деловое предложение.

– Слушаю вас, – как начальник подчиненному, сказал дворник.

– Я взаимообразно беру у вас одежду, – начал Всеволод Аркадьевич.

– Это как же?

– То есть с возвратом. И часа через два-три возвращаю ее вам, присовокупив рубль серебром. Идет?

– А ежели не вернете? – засомневался дворник.

– Слово дворянина! – с пафосом промолвил «князь Глинский» и честно посмотрел в мутноватые дворницкие глаза.

Дворник помялся, потом решил, видимо, рискнуть (все ж таки «князь», к тому же обещался серебряный рубль) и повел «Глинского» в дворницкую. Вскоре из дворницкой Всеволод Аркадьевич вышел уже в латаных-перелатаных полотняных штанах, едва на нем застегнувшихся, причем на булавку; рубахе, драной на локтях и без единой пуговицы, и штиблетах со сбитыми каблуками и без наличия шнурков. Все было бросовым, потому практически цены никакой не представляло. И все равно этой одежонки дворнику было явно жалко.

– Вы уж, тово, барин, верните мне платье-то, – жалобно проблеял он, не сводя с «князя» взгляда, полного мольбы. – Народ мы небогатый, посему, сами понимаете… А потом поаккуратнее бы, не зацепить где ненароком.

– Понимаю, – кивнул Долгоруков и произнес: – Все верну, господин дворник, в лучшем виде, будьте уверены…

– Ага…

Выйдя из подворья и провожаемый долгим взором работника совка и метлы, Всеволод Аркадьевич направился в сторону Мокрой слободы. Там, в одной из ночлежек, проживал его давний приятель и в какой-то степени подельник, бывший драматический актер Городского театра Павел Лукич Свешников. У него Сева намеревался разжиться более-менее приличной одежкой и придумать какую-нибудь аферу, которую можно было бы провернуть с ним на пару. Конечно, чтобы сыграть по-крупному, четырех с небольшим часов было маловато, но чтобы выкинуть фортель, который мог бы принести сотенку-другую целковых, времени было вполне достаточно.