– Нет такой книги. Еще не написана.

– Зачем же вы здесь? – Она повела глазами к порогу, где прислонился к стенке автомат. – Я думала, писатели сидят за столом и пишут, а вы на войне.

– Хочу написать об этой войне.

– Я думаю, когда весь этот ужас закончится, люди захотят читать книги о любви, о природе, о семейном счастье. Они захотят поскорее забыть о войне. – В ее голосе вновь прозвучал рыдающий звук, словно ручей тихо плеснул в блестящий на солнце камень.

Рябинину вдруг захотелось открыться ей, рассказать о своих мечтаниях, глядя в тихие серые глаза, чувствуя на губах душистый вкус ее имени.

– В моей книге я напишу о героях, о мучениках, которые оставили свои дома, своих жен и детей и пошли воевать по зову совести. Они погибают, совершают подвиги, умирают в застенках. О них не должны забыть. Они не могут исчезнуть из людской памяти. Я напишу о них, чтобы они не были забыты.

Она смотрела на него изумленно. Ее губы вздрагивали, словно она повторяла его слова, чтобы лучше запомнить. Он испытывал к ней доверие. Своими изумленными бровями, вздрагивающими губами, трогательными веснушками она побуждала его говорить. Он смотрел на нее, как смотрят в зеркало, видя свое отражение.

– Я напишу книгу, которая будет похожа на церковь. Ее главы будут как фрески. Герои моей книги будут как святые с нимбами. В руках у них будут автоматы и гранатометы. На стенах церкви я нарисую сцены боев за Донецк, штурм аэропорта, схватки на блокпостах. Опишу оборону Луганска, охваченные пожаром дома, рукопашные бои. И те собачьи глаза в ночи, похожие на злые рубины. И тот дворец с колоннами, в который вгрызались снаряды. И какой-то безумный шаман танцевал с бубенцами и лентами. Мы шли сквозь бурьян, и вся моя одежда была в колючих семенах, которые жгли мое тело. И тот источник, в котором я смывал с себя кровь, а потом бежал навстречу полыхнувшему взрыву. И убитый комбат Козерог лежал, как резиновый, и шея его была завязана в узел. Там будет Саур Могила, бронзовое изваяние пехотинца, у которого снаряды выбили оба глаза и вырвали нос, словно солдата пытали в застенке. И моя ночная молитва, в которой я благодарил неведомого ополченца, чью военную форму с пулевым отверстием ношу по сей день, и она защищает меня лучше бронежилета. Это пшеничное поле, изрезанное танками. И Артист, который самозабвенно играл на аккордеоне. И вдруг появились вы в своем васильковом платье. Я мечтал подойти, коснуться вашей руки, пригласить на танец.

Он умолк, вдруг почувствовав неловкость своей исповеди. Она могла показаться ей странной и неуместной. И он смущенно молчал.

– Пригласите меня на танец, – тихо сказала она.

Поднялась и встала перед ним. Поднимаясь навстречу, он видел прозрачные складки шелка у нее на груди, обнаженную по локоть руку, золотистую от загара. И начинала звучать тихая упоительная музыка, созданная из бледного солнца, стоящих в вазе цветов, запаха яблок и его нежности, которая пела в нем. Он обнял ее за талию, чувствуя, как гибко напряглась ее спина. Сжал ее пальцы, которые слабо ответили на его пожатие. И они закружили по комнате в медленном, как во сне, танце. Он видел проплывающую мимо корзину с яблоками, томик Пушкина на столе, садовые колокольчики в вазе, автомат у порога и снова яблоки, потрепанный томик, садовые колокольчики. И у окна с занавеской, попадая в пятно бледного солнца, он испытал бесшумное головокружение, словно колыхнулась волна света, и женщина, которую он обнимал, стала вдруг драгоценной и ненаглядной. Он любил ее близкий локон, маленькое ухо, сгиб руки с крохотной голубой жилкой, вырез платья с хрупкой ключицей.

– Какое счастье, что вас увидел! – прошептал он чуть слышно. Она отстранилась, прекращая круженье. Обняла его и поцеловала жарко, сильно, делая больно его губам. И он, с закрытыми глазами, целовал ее шею, ключицу, запястье, жилку на сгибе руки. И потом, когда ее платье, полыхнув синевой, упало на пол, целовал ее груди, живот, колени, узкие щиколотки. Сквозь закрытые веки видел ее обожаемое лицо.

Они лежали, чуть касаясь друг друга. Он видел, что глаза ее закрыты, ресницы вздрагивают, а губы улыбаются, словно она хочет сказать что-то чудесное, трогательное, но не решается.

– Откуда ты взялся, родной? – сказала она. – Утром я поливала цветы, смотрела на колокольчик и подумала: «Это Коля, колокольчик». А оказывается, это ты, мой цветочек.

– Утром у меня была такая тоска, словно мне уже не жить. Словно предчувствовал смерть мою. И с этой тоской пошел по селу, увидел тебя, и случилось чудо. Вот любуюсь тобой, целую твою руку, и так будет теперь всегда.

– Но мы же совсем не знаем друг друга. Я о тебе хоть что-то, а ты обо мне ничего.

– Знаю, что ты спасала мою книгу, выхватывала из огня. Теперь я ее напишу. И в ней будешь ты, твое васильковое платье, наш танец и чудесные, ароматные яблоки. Может, я попал на эту войну для того, чтобы встретить тебя?

– Ты должен знать обо мне. Я окончила в Харькове библиотечный институт, готовилась к аспирантуре. На последнем курсе я влюбилась в преподавателя. Он был красивый, яркий, все студентки его обожали. Он читал нам русскую литературу, и мне он казался Печориным, загадочным, храбрым и одиноким. У нас была близость. На выпускном балу он сказал, что должен ненадолго уехать в Киев, а когда вернется, мы поженимся. Он уехал и не вернулся. Говорили, что переселился в Америку или в Канаду. Я была оскорблена, хотела чуть ли не в омут. Отказалась от аспирантуры и приехала сюда, в глушь, в Петровку. Работала в библиотеке, понемногу забывала о прошлом. Чувствовала, что нужна этим людям. Подбирала им книги, проводила читательские конференции, помогала ученикам. Думала, здесь, среди зачитанных книжек, бесед с многомудрыми стариками и шаловливыми ребятишками так и пройдет моя жизнь. Книги, цветы, заботы. А тут случилась эта беда, это горе. Бомбы, снаряды, страх и жестокость. Одни мои читатели похватали домашний скарб и уехали куда глаза глядят. Другие были убиты, и их хоронили прямо в садах, потому что кладбище было в руках украинцев. Третьи забились в подвалы, и им стало не до книг. А потом прилетел самолет и сбросил бомбу на библиотеку. Я никуда не уехала. Осталась тут. Знаю, что меня убьют. И тебя убьют. И всех нас убьют.

В ее голосе задрожали рыдания. Рябинин целовал ее близкое плечо.

– Мы выиграем эту войну. Нам на помощь очень скоро придет Россия. Она видит, как обливается кровью Новороссия. Она не бросит русских братьев в беде. Сюда придут отборные русские части – десантники, спецназ, танковые и артиллерийские части. Мы начнем наступление. Выбьем противника из Мариуполя, Одессы, Харькова. Когда победим, вернусь за тобой в Петровку и увезу. Мы станем путешествовать. Поверь, все так и будет.

– Это правда? Все так и будет? – В ее голосе было печальное недоверие и тайная надежда. И подхватывая эту надежду, как ветер подхватывает на склоне горы дельтаплан и несет в восходящих потоках, Рябинин стал говорить, восхищенно, страстно, обняв свою ненаглядную. Уносил прочь от этих разгромленных хат, измятого танками поля, от минных осколков, похожих на уродливые, с железными лепестками цветы.