— Что ж, если получится…

Наши ладони в последний раз потянулись одна к другой, но и в этот раз не коснулись, и я пошла к входу. Саша не шевельнулся, стоял посреди улицы, пока я отпирала дверь. Я обернулась, мне почудилось, что его кожа дотрагивается до моей, и тут я заставила себя сдвинуться с места. Войдя в галерею, я тяжело прислонилась к двери, у меня не осталось сил, я с трудом держалась на ногах. То, что зазвучало у меня в душе, было невероятным, нереальным, безответственным: мне не удавалось подавить желание, влечение к нему. Как же я позволила запретной страсти принять такой размах? Выходит, я теперь была вовсе не я, а кто-то другой? Тогда почему я уже давным-давно не ощущала себя такой живой?

Дальше я существовала в какой-то эйфории, понимая, когда отдавала себе в ней отчет, насколько она разрушительна. Я страдала, но при этом странным образом была счастлива. Поэтому, чтобы не свихнуться, я удвоила усилия, улаживая последние детали своего вечера. Все шло как по маслу, благодаря усердию рабочих ремонт последнего зала завершился в срок, то есть накануне вернисажа. Я сосредоточилась на тщательной развеске всех произведений и приложила к этому гораздо больше старания, чем раньше. В какие-то моменты я осознавала, что галерея полностью принадлежит мне, что мне наконец-то удалось избавиться от незримого присутствия дедушки и папы. Неужели чтобы понять, что до сих пор я не была готова принять на себя ответственность за нее, мне понадобилось пройти через все это? Возможно…

Я подверглась доброжелательной проверке Кармен, которая заходила ко мне по несколько раз на дню. У моей лучшей подруги сработало шестое чувство, чего она от меня не скрывала.

— Глотаешь таблетки от нервов, Аванита? Ты как под наркотиком!

— Не мели ерунду!

— А ты не держи меня за идиотку, я тебя наизусть знаю, местами даже лучше, чем твой большой зверь.

Она и не догадывается…

— Что-то ты скрываешь, причем не мелочи… Расскажи мне.

Когда она пыталась выведать, что у нас происходит, я периодически порывалась все выложить: про бездонную пропасть между мной и Ксавье, про хаос в моем сердце, про неожиданно обуявшее меня помрачение, про дилемму, которой никогда не должно было быть. И всякий раз я удерживалась от признаний — из боязни, что сказанное материализуется, и опасений, что придется спуститься с опасного облака, на котором я пребывала после обеда с Сашей. Поэтому я неизменно отвечала Кармен одно и то же:

— Может, когда-нибудь ты все поймешь… Ведь ты и впрямь меня отлично знаешь. Впрочем, возможно, тебе и не удастся понять. В любом случае обещаю, что однажды ты обо всем услышишь.

— А Ксавье как? — столь же неизменно спрашивала она.

— По-прежнему.

И всякий раз, произнося эти слова, я с трудом сдерживала крик боли. Чтобы выстоять, я погружалась в водоворот подготовки к вернисажу. Стремясь защититься, я гнала все мысли в ожидании нашего с Сашей вечернего ритуала. Он по-прежнему приходил в лавку играть, я слушала его за стеной, здоровалась по дороге домой с Жозефом и обменивалась с Сашей взглядами. Это был единственный кусочек дня, когда я была свободной и в ладу с собой и не боролась со своими страхами.

Вот доказательство того, как изменилось мое отношение к галерее. В день открытия выставки я забрала детей из школы и привела сюда, чтобы показать, как я все устроила. Раньше я этого не делала. Я впервые поступила как человек, который планирует в будущем передать свое детище дочке и сыну. До этого Пенелопа и Титуан почти никогда не бывали в галерее. Я всегда исходила из того, что галерея и ее дела их не интересуют, что ветеринарная клиника — гораздо более занимательное место для них. Что детям увлекательнее наблюдать за животными, котятами, щенками, чем любоваться картинами и скульптурами. Я не брала в расчет собственный детский опыт и лишила их этого мира. Их восхищенные лица были для меня словно удар в сердце. Титуан воспринимал знакомство с галереей в основном как игру и как возможность уйти от мрачной атмосферы дома. Но Пенелопа явно была в восторге, она наблюдала, изучала все и всех, включая меня, и в ее глазах сияли звезды.

— Почему я не бываю здесь чаще, мама? Как ты у дедушки… Он мне рассказывал.

— Не знаю, зайчик, но мы это исправим, раз тебе хочется.

Она повисла у меня на шее. Неужели я, сама того не подозревая, передала дочке семейную страсть?

Как только мы вернулись домой, Пенелопа бросилась к отцу. Ее трогательное воодушевление потрясало. Отец выслушал дочкины восторги, ни на что не отвлекаясь. Я не смогла определить, действительно на лице Ксавье была искренняя нежность или же я ее выдумала, потому что очень хотела найти, а он так долго лишал нас ее… Поди пойми!

— Очень хорошо, — тепло поддержал он Пенелопу. — Я рад за тебя.

Пенелопа, не ожидавшая со стороны отца особого интереса и уж тем более проявления доброжелательности, была потрясена. Она попятилась и бросила на меня ошеломленный взгляд. Я ответила ей ободряющей улыбкой.

— Поднимайтесь наверх, дети, перед уходом я зайду к вам попрощаться.

Они убежали, я налила себе кофе — он был мне необходим, чтобы справиться с перегрузками ближайших часов, — призвала себя быть храброй и пришла в гостиную к Ксавье. Села в кресло напротив него, погруженного в чтение романа и, судя по всему, не готового вести разговор. Но все же я рискнула. Бросила ему веревку, за которую, я надеялась, он притянет меня к себе и успокоит на наш счет, как он только что успокоил нашу дочку.

— Как прошел твой сеанс у реабилитолога?

— Ничего особенного.

— Ты ездил в больницу?

Он приподнял бровь, как бы говоря, что ответ мне и так известен. В горле образовался комок.

— Там все в порядке?

Его губы сложились в незнакомую мне гримасу.

— Да… Спасибо, что поинтересовалась. — Его интонация показалась мне неожиданно искренней.

— У меня не так много времени, — сообщила я. — Пойду собираться. Если тебе понадобится помощь, позвони Хлое, я ее предупредила.

— Я пока еще способен накормить детей ужином.

— Знаю, но ее можно позвать, и если ты передумаешь…

— Насчет чего?

— Ты по-прежнему не хочешь пойти со мной? Могли бы быть там вместе.

Я смотрела на него и чувствовала, как меня разрывают противоречивые желания. Мне жутко хотелось, чтобы он ответил: «Да, пойдем, я поддержу тебя, возьму за руку и не отпущу». Я бы тогда знала, что он возвращается к себе и ко мне. Но какая-то часть меня напряженно ждала, что он откажется, и тогда Саша сможет прийти, если захочет. Я была уверена, что он не переступит порог галереи, пока не удостоверится, что Ксавье нет. Я безмолвно умоляла мужа, не зная, который из двух возможных вариантов ответа мне будет тяжелее принять.

— Ава, не надо, не дави на меня. Я еще не готов, я тебе уже говорил.