Дверь открылась – вошел старший брат, решивший, видимо, заскочить в больницу по дороге с работы. Мать опрометью бросилась к нему.

– Юсик! Юджон… Что же с ней делать? Как могу я отправиться на тот свет, оставив ее в таком состоянии? Эту несчастную… И почему она не может взяться за ум?!

Теперь заплакала мать. От страха? Не знаю. А может потому, что я порчу ей кровь? Или она думала: «Ну почему этот свет так издевается надо мной, отчего, черт подери, не благоприятствует моему счастью и спокойствию?!» Но все же могу поспорить, это было от злости.

Брат усадил ее на стул в другом конце комнаты и, после того, как она успокоилась, подошел ко мне. Схватил за руку, и меня повело в сторону.

– Прощу, – бормотала я.

Брат подвинул стул и усадил меня.

– Простить… я пришла, чтобы про… стить… – выговаривала я упрямо. – Завтра приведение в исполнение приговора. Говорю, его убьют! Вдруг, если я сделаю что-то, чего раньше не делала, может… Знаю, так глупо думать, но я ничего не могла предпринять. А вдруг, если Бог все-таки существует, он, зная, чего стоит мне прощение матери, сжалится и совершит… какое-то чудо… Брат, ты меня понимаешь?

Юсик тяжело вздохнул.

– Все были уверены, что священник умрет, а он вернулся живым… Я решила, что и я должна пойти на жертву. А иначе утром, когда мы откроем глаза… Брат! Как мне быть? Это же несправедливо. Ведь правильнее было бы забрать меня, потому что это я несколько раз хотела покончить с собой. И если говорить про грех, то мне тоже нечем похвастаться.

Брат с завидным терпением обнял меня за плечи.

– Я ведь… пыталась полюбить… Раз я не способна полюбить ни одного мужчину, то я ведь могла бы любить хотя бы его… Лишь бы он оставался живым, пусть даже никогда не выйдет из тюрьмы… Лишь бы он только жил…

Брат, похоже, догадался, что происходит. Конечно, он не мог ни понять, ни принять это, но, во всяком случае, он понимал, о чем я говорю. И пусть Юнсу еще жив, но казнь – это дело почти свершенное, а раз так, – опасность мне больше не угрожает, и этот вывод, скорей всего, смягчил сердце брата.

– Что же ты раньше не сказала? – мягко, будто уговаривая меня, спросил он.

– А если бы сказала… ты бы спас его?

Он промолчал.

– Знаешь, брат, с моих губ еще ни разу… не слетало этих слов…

Я уронила голову на грудь. Снова поражение. Да. Нелепая была затея.

Так закончилась эта длинная-предлинная ночь. Я до сих пор ее помню. Все чувства обострились, и в то же время я словно была мертва. Сильнейшее чувство живости происходящего и абсолютная апатия постоянно сменяли друг друга. Наконец наступил рассвет. Я ненадолго уснула от нервного истощения. Проснувшись, взглянула на небо: хмурое. Дул сильный ветер. Мне стало ужасно стыдно, что я смогла заснуть в подобной ситуации, я чувствовала, что скоро он умрет, а я все-таки буду жить. Я выскочила из квартиры и села в машину. Будто шаманка, стоящая на лезвии ножа, я не чувствовала ни усталости, ни голода. Все казалось нереальным, вне времени и пространства, словно после затяжки марихуаны во Франции, когда окружающая обстановка словно повисала в воздухе. Разница была лишь в том, что тогда это происходило от наркотика, а сейчас – из-за душевной боли. Когда человек доходит до грани реальности, с ним происходит одно и то же. Невосприимчивость ко всему.

Тетя уже стояла под каменной оградой изолятора. Казалось, она вся ссохлась и почернела. Осуществление приговора было назначено на десять часов утра. Сейчас было 9:50. Тетя держала в руках тряпичный узел – он еще не умер, а нам уже вручили его вещи. Тетя, закрыв глаза, крепко сжимала в пальцах четки. Я взяла у нее узел. Это было все имущество, которое он нажил за свои двадцать семь лет. Я заглянула: Священное Писание, белье, носки, одеяло, книги… и синий блокнот. Я вытащила его. На обложке фломастером было крупно написано «Синий блокнот, Чон Юнсу». Я крепко прижала его к себе, словно это был он сам.

Пастор, другие священники и монахи прошли на место казни, родные и сестры-монахини стояли рядом с нами. Кто-то успел упасть в обморок, и его выносили, взвалив на спину. Женщина в сером одеянии буддийского монаха подошла к тете и взяла ее за руки.

– Держитесь, сестра!..

Тетя обессиленно кивнула.

– Люди, попадающие сюда нелюдями, превращаются в ангелов… И после этого их убивают… Сестра, давайте прекратим это! Став ангелами, они вот так оставляют этот мир… Я больше не смогу с этим жить… – плача, проговорила женщина.

Сестра Моника похлопала ее по спине.

Буддийская монахиня плакала в объятиях тети Моники. Я прошла в угол. Знакомая женщина – мы несколько раз встречались здесь – подошла и спросила: «С вами все в порядке? У вас губы побелели». Когда я ответила, что все нормально, она сказала: «Не печальтесь. Сегодня они попадут на небеса». «Может, сама и проводишь их туда?» – мне так и хотелось поддеть ее, но у меня даже не было сил огрызнуться. Пытаясь избавиться от нее, я из последних сил проковыляла в другую сторону. Женщина, сложив перед собой ладони и подняв их вверх, что-то бормотала. И снова с просветленным видом приблизилась ко мне. Я подумала, как было бы хорошо, если бы ее здесь не было.

– Все хорошо. Не плачьте. Сегодня они попадут на Небеса. Говорю вам, их страдания закончились. Вы приходитесь старшей сестрой тому смертнику? Мне кажется, я вас несколько раз встречала здесь.

– Нет. Я не сестра этому приговоренному! – в замешательстве ответила я и отошла подальше. Вдалеке заметила человека в форме, топтавшегося на месте. Подойти и присоединиться к нам он не решился, но и уйти тоже не мог – это был офицер Ли. Когда наши взгляды встретились, он опустил голову. Его глаза были воспаленными и опухшими.

Внезапно я осознала, что сказала той женщине. Стоя под стенами изолятора, я плакала. Плакала, как Петр, трижды отрекшийся от Иисуса.

Настало десять часов.

Синий блокнот 18

Перед тем как сделать эти записи, я отправил письмо своему подельнику в тюрьму Вонджу. Написал, что прощаю. И его, хотя он оговорил меня и заплатил адвокату, чтобы тот повернул дело, и я оказался главным виновником. И полицию, которая все как следует не проверила и повесила на меня ложное обвинение в изнасиловании и убийстве. И назначенного государством правозащитника, который за время трех заседаний суда на протяжении восьми месяцев удосужился посетить меня лишь два раза. И прокурора, который не видел во мне человека и относился ко мне как к жалкому червю. И судью, исходившего якобы праведным гневом при перечислении моих злодеяний и одновременно пытавшегося корчить из себя объективность и беспристрастность, будто он Бог. Я написал, что прощаю ВСЕХ. И отца, закончившего жизнь как несчастное животное… А еще я перед лицом милосердного Господа простил и самого себя. За то, что колотил младшего брата Ынсу, что не спел ему гимн, хотя это было его последним желанием, что накинулся на него с матами и бросил одного, когда он горел от жара. И что был соучастником убийства троих невинных людей…