Прижавшись спиной к стене клуба и прячась в тени росшего неподалеку деревца, Данил, поводя из стороны в сторону стволом «винтореза», просидел минут пять. Все органы чувств работали на полную, подмечая и фиксируя каждое движение, каждый звук, фильтруя их на опасные и безопасные, и раскладывая в соответствующие отделы памяти. Наконец, убедившись, что на подходах к сараюшке стоит могильная тишина, он двинулся вперед… и тотчас же из окошка грохнул выстрел. Точное попадание – прямо в броник! Стрелок, видимо, побоявшись промахнуться в темноте, стреляя в голову, решил перестраховаться и пульнул прямо в центр движущейся тени. Данил упал на колено, едва не выронив винтовку, – ощущение было такое, будто в грудь, напрочь выбив воздух, с размаху саданули кувалдой – но тут же вскочил и, подстегиваемый адреналином, не обращая внимания на боль, бросился вперед – быстрее, как можно быстрее, пока стрелок не успел перезарядить ружье! Стрелять в ответ нельзя – кто знает, как там Ахмед? Вполне возможно, что его поставили перед окном, используя тело как живой щит и потому об огнестреле пока следовало забыть.

За те несколько мгновений, что он пересекал открытое пространство, тело успело перевооружиться – «винторез» оказался за спиной, взамен в правой руке возникла лопатка, а в левой – нож. Два удара сердца – и он у сарая. Толчок – правая нога уходит вперед, вынося в ударе все сто десять килограммов боевой массы плюс снаряга… Хлипкая дверь улетела внутрь, кого-то ударив по пути – в темноте матерно заголосили. Данил в боковом перекате влетел в сарай – над головой долбанул еще один выстрел – и, уловив краем глаза отделившуюся от стены тень, с силой ударил лопаткой снизу вверх в область паха. Тень коротко вякнула, заваливаясь вперед. Данил развернулся и атаковал второго противника, силуэт которого маячил у окна, – спружинил ногами, присев, пропустил над головой размашистый удар прикладом, подскочил и от души врезал недругу коленом промеж ног, в самую уязвимую и потому самую многострадальную часть мужского организма. Недруга скрючило, и Добрынин, воспользовавшись этим, добил локтем по затылку, ломая шейные позвонки. Тут же перекатом ушел вправо, вскидывая лопатку, буде придется ее метнуть… однако на этом штурм и закончился – активных перемещений внутри сарая больше не наблюдалось, да и по углам никто не прятался.

В луче света новости оказались утешительными – один из засевших в засаде аборигенов уже отдал богу душу, а второй, скорчившись на земле и прижав обе руки к промежности, как раз собирался приступить к этому ответственнейшему занятию. Рядом с ним брошенное сиротливо лежало его оружие. Подняв его и повертев в руках, Данил аж хрюкнул от удивления – итальянский помповый «Фабарм», боевой дробовик! Приклад с пистолетной рукоятью, наствольный кожух, насадка для удлинения магазина, ДТК[23]– полный фарш, короче. Ни хрена себе бедные селяне! Ну, Федя, ну артист… А ну-ка, что там у другого? Оружие второго лежало тут же – тоже дробовик, но чуть попроще, помповый «Бекас». Оно и правильно – для боя накоротке самое то, только вот картечью надо было заряжать, а не пулей. Тогда гарантированно завалили бы… Данил, представив, что осталось бы от его головы, окажись он в облаке картечи, выругался, и от души пнул мертвое тело грабителя. И ведь заметили, собаки, когда он у стены сидел, – а пасли, до самого последнего момента пасли, чтоб наверняка. Хотя и пулей тоже хорошо прилетело… Он поморщился, чувствуя, как печет левую сторону груди. Вдохнул осторожно, пытаясь выяснить, целы ли ребра… Резкой боли вроде бы не наблюдалось. И ведь не прощупаешь через броник, а снимать некогда! Оставалось надеяться, что обошлось ушибом.

Повесив оба дробовика на плечо – хорошие стволы всегда пригодятся – он обшарил селян на предмет патронов. Нашел немного пулевых в патронташе – и только. Пренебрежительно фыркнув – воины, блин! Шагнул в дальний темный угол – и тут же наткнулся ногой на что-то мягкое…

Ахмед лежал связанный по рукам и ногам, и под ним уже изрядно натекло – горло было располосовано от уха до уха в кошмарной кровавой улыбке. Рядом валялась «Гроза» – аборигены, вероятно, не успели разобраться в устройстве автомата. Оно и к лучшему. Вылови он с такого расстояния в грудь пулю девятого боевого калибра вместо двенадцатого охотничьего – лежал бы перед сараюшкой и уже даже пузыри не пускал.

Данил нажал тангенту, выходя на внутренний канал отделения.

– Внимание на местах, ребята! Осмотреться! Есть контакт. Ахмед двухсотый… – в ухе раздался отборный мат Профессора и Кубовича. – Кроме него, еще один «двухсотый» абориген, и один доходит.

– Допросить успеешь?

– Попробую. Подстрахуйте коробочкой, не хватало еще гранату в окно заполучить, – Данил погасил фонарь и выглянул из окна, оглядывая территорию на предмет подкрадывающихся аборигенов.

– Сделаем.

С улицы послышался рев, и в сарае резко посветлело. Прожектор бил не только в окно, но и в щели между досками – достаточно для того, чтобы осветить все пространство внутри. И наверняка снаружи, через щели, его фигура видна как на ладони…

– Фары уберите! – зарычал Данил, падая на пол.

Освещенная зона сместилась в сторону, и в сарае резко потемнело.

Данил подполз к учащенно дышащему и пускающему кровавые пузыри селянину, вытащил шприц, вкатил противошоковую, адреналин – чтоб хотя бы минут пятнадцать еще продержался – и достал нож с коротким лезвием.

– Ну что, ублюдок, поговорим?

Спустя несколько минут, которые для аборигена превратились в вечность, полную боли, Добрынин уже знал все. Селяне действительно были людоедами – а чем еще прикажете пропитаться, если после Начала на много километров вокруг из живности остались только одни собаки? Прокофьич не соврал, говоря что в деревеньке большинство жителей были охотниками. Вот только охотились они не на животных. Какое там зверье, все зверье либо повымерло, либо ушло из этих мест, в глубь лесов к чистым землям. И скотины в деревушке тоже не осталось – корову, спасая от радиации, в погреб не загонишь, а свинья столько жрет, что не напасешься на нее. Так и погибла вся живность, даже на развод не осталось. Поначалу, когда обнаружилось такое катастрофическое положение с мясным продовольствием, сильно не тревожились – нет мяса и ладно, хлебом да картошкой проживем. Однако – не получилось. Протравленная земля рожала мало, на все селение не хватало. Первый урожай, снятый по осени, подъели к середине зимы – и разразился жесточайший голод. Раньше в аналогичных ситуациях целыми семьями снимались и уходили на заработки – а что теперь, когда вокруг смерть? Селение оказалось в тупике, впереди уже маячил призрак тощей старухи с косой – и тут вдруг как-то выяснилось, что у одного из жителей деревни погреб заполнен припасами почти до краев! Пытались получить еду мирным путем, но мужик заартачился, заперся в доме, начал палить из ружья, пристрелил двоих человек… Народ, озверев, разметал избу несчастного по бревнышку. Селянин и семья его были убиты, но хоронить их дальновидный председатель категорически запретил – велел вырыть яму, заполнить ее льдом и положить тела туда. До поры до времени. Народ и не возражал – большинство не понимало, к чему такое указание, а те, кто оказался умнее и смекнул, – промолчали. И запасливый Прокофьич оказался прав. Когда по весне погреб был выметен подчистую, и люди опять готовились потуже затянуть пояса, – вспомнили про мороженое мясо, дожидавшегося своего часа на огороде председателя… Почти полтонны, а в деревне опять голод… Кто устоит?