Итак, решено. Я отправляюсь в Крыницу. Еду, как только доктор мне позволит. Тадеуш верно присоветовал мне, чтобы не обращалась к дяде Альбину. Это могло бы лишь усложнить мою ситуацию. Как хорошо быть писателем-романистом! Они устраивают свою жизнь согласно правилам композиции романа, и ничего дурного не может с ними случиться. А если же столкнутся с какой-то неожиданностью, то всегда найдется выход, чтобы ловко закончить дело.

Я пыталась это объяснить той бестолочи. Тото пришел сразу после Мостовича, и лишь теперь я отчетливо поняла, что он не заслуживает и капли моего интереса.

Сказала ему, что сразу после выздоровления отправляюсь в Крыницу, а он даже не удивился, даже не спросил, что случилось. Он до невозможности толстокожий. Принял все это как нечто совершенно естественное.

Тут я снова должен вычеркнуть изрядный фрагмент дневника. На этот раз из-за некоторого – и немалого – числа читателей. Ибо в этом фрагменте пани Реновицкая высказывает множество неблагосклонных замечаний о землячествах и аристократии.

По своему опыту знаю, какой это произвело бы эффект. Говорю здесь о кастовой раздражительности. Впрочем, не только о кастовой, но и о профессиональной.

Сколько бы раз я не выводил в своих романах какого-то отрицательного персонажа, всегда находилась группа возмущенных людей. Из разных концов страны приходили письма, полные недовольства, иронии и саркастических замечаний по поводу того, что я так дурно сужу об окружении лишь в связи с тем, что толком не знаю его. Тем же образом за несколько лет до меня дошла информация, что я не знаю шляхту, селян, дантистов, рабочих, адвокатов, промышленников, парикмахеров, шоферов, инженеров, писателей, железнодорожников, литераторов, владельцев паровых прачечных, мясников, акушерок, журналистов, радиоаматоров, евреев, банкиров, сантехников, актеров, трубочистов, женщин, мужчин и детей. Если до настоящего момента никто не поставил под сомнение мои знания насчет жизни младенцев, то лишь потому, что младенцы не умеют писать писем.

Один знакомый редактор рассказывал, что однажды к нему заявилась целая делегация союза акушерок с пламенным протестом против выведения мною в одном из романов фигуры акушерки, занятой запрещенными операциями. И только тогда я понял, что в Польше отрицательным персонажем может быть лишь неграмотный либо младенец.

Мне трудно избежать убежденности, что эта чувствительность – кастовая или профессиональная – является проявлением немалого комплекса неполноценности, и меня охватывает страх, когда получаю доказательства того, насколько распространенным явлением в Польше остается такого рода комплекс. Уже дошло до того идиотизма, что следует изменять названия определенных профессий. Из многих тысяч домовых охранителей за пару лет не остался и один. Сохранились только смотрители, хотя я никаким разумным доводом не в силах себе объяснить, чем смотритель лучше охранителя. Кажется, единственным охранителем остался нынче лишь Ангел-Хранитель. Но надолго ли?..

Дальше, чтобы успокоить комплекс неполноценности домовых слуг, решили не использовать понятие «служанка» и заменить его названием «помощница по дому». Также вышел из обращения и «лакей». Лакей предпочитает стать «служащим». Что за кадриль кретинизмов!

В этом понуром пейзаже всего печальнее то, что он правдив и с ним приходится считаться. Именно потому я предпочитаю поберечь пани Реновицкую от последствий ее слов, сказанных в адрес шляхты и аристократии. Не хотел бы я, чтобы она получила в прессе и в письмах такое же количество жалоб и протестов, сарказма и проклятий, сколько я после выхода своих «Высоких порогов». (Примеч. Т. Д.-М.)

Нынче я проснулась в превосходном настроении. От жара ни следа. Я немного похудела, но выглядела при этом привлекательно. Синеватые тени под глазами заметно добавляли моей коже нежности. Не собираюсь хвастаться, но настолько нежной кожи я не видела ни у кого. Мне даже Норблин однажды сказал об этом. А уж он-то в подобных вещах, полагаю, понимает. Придется позировать для него раз-другой, поскольку Тото непременно желает мой портрет. Я уже знаю, во что оденусь. Белая туника ампир и гладкая золотая диадема на голову. Туника, естественно, с разрезом до бедра. Так, чтобы вся нога была видна. Это будет чудесно.

Сегодня я уже поднялась, а послезавтра могу и выйти. В четверг еду в Крыницу. Специально не сказала об этом Яцеку. Не хотела, чтобы он отговаривал или (кто его знает?!) чтобы дал знать ей, что я еду. Мог бы тем самым перечеркнуть все мои планы, столь тщательно обдуманные.

Я еще подумывала, не посвятить ли в них дядю Альбина. Но решила, что лучше не буду. Меня беспокоит лишь одно: то, что дядя так долго не звонил.

Очень интересно складываются мои отношения с Яцеком. Мы ведем себя, будто ничего не произошло. Разговариваем о повседневных делах, видимся за столом, но к его истории не возвращаемся ни словом. Совершенно как если бы между нами на этот счет был некий неписаный уговор.

Насколько я знаю Яцека, он наверняка чувствует себя подавленно. Понятия не имеет, что я о нем думаю и как намереваюсь поступить с ним. Я всегда буду для него загадкой. Впрочем, так и должно быть. Мужчина интересуется женщиной до тех пор, пока не знает ее и пока не уверен, чего может от нее ждать. Правда, и мы, женщины, могли бы сказать о себе то же самое. И тут нет ничего странного. Что может быть скучнее, чем мужчина, о котором знаешь все. Глядя на Тото, я ощущаю желание зевать. Никогда не ошибусь, предполагая, что он скажет либо сделает. С данной точки зрения самые забавные – это всякого рода творцы. Поэты, актеры, музыканты, писатели. Но у них непредсказуемость доходит до чрезмерности.

Говоря о Яцеке, не могу отрицать, что разговор о той скандальной ситуации доставил мне изрядно боли и огорчения, однако сам он – чего уж скрывать – в моих глазах вырос. Естественно, не с точки зрения этики, но в рамках того, что я и назвать-то не в силах.

А что касается этики, то мне кажется, люди и вовсе придают ей слишком много внимания. Естественно, воры, мошенники и прочие преступники заслуживают осуждения. Между тем это не меняет того факта, что среди этих отверженных мы часто встречаем персон интересных, а то и очаровательных. Возьмем хотя бы Роберта, Яцека или дядю Альбина. Или даже того шпиона, который изображал адъютанта полковника Корчинского. Вот бы Тото, зерцалу всех достоинств, иметь хотя бы частичку этого шарма! Тогда он мог бы оказаться по-настоящему интересным другом.

Хорошо, что я еду. Так давно не выезжала я из Варшавы. Мне уже надоели одни и те же лица. Нужно передохнуть. Мушка, которая жалуется на расшатанные нервы, сказала бы, что душа ее вянет в городе. Комедиантка. Моя душа не вянет. Ей просто скучно, когда я слишком долго сижу на одном месте.

Заканчиваю. У нас нынче вечером на обеде будет двадцать две персоны, и нужно заняться этим несчастным хозяйством. Сказала сегодня Яцеку, чтобы написал тетке Магдалене. Пусть уж она приедет.

Чудесная погода! Я была на прогулке с Тото. Возле Бельведера мы вышли из машины и прошлись пешком до самой Кредитовой, где он хотел показать мне какие-то особенные сережки в ювелирной мастерской. Мне они отнюдь не понравились. Если не ошибаюсь, это собственность Жучки Ольшиновской. Неужели у них все так плохо, что приходится распродавать украшения?!