И главный вопрос здесь: почему мы ее смотрим? Почему нам доставляет удовольствие – если это подходящее слово – смотреть, как страдают другие?

С точки зрения Аристотеля трагедия приносит «катарсис». Это слово сейчас повсеместно понимают неправильно и используют во всякого рода популярной психологии. Некоторые думают, что это означает очищение от эмоций вроде страха или сожаления медицинскими средствами. Идешь в театр, смотришь, как с людьми происходят всякие ужасы, и твое тело от таких штук очищается. Чем-то похоже на средневековых врачей, которые пускали кровь заболевшим людям. Другие считают, что это значит что-то вроде очищения. Многие читатели (в том числе я) находят такую интерпретацию слишком упрощенной: ты смотришь трагедию только для того, чтобы «очиститься» от сожаления и страха, и выходишь исцеленным.

– А что, по мнению Аристотеля, вызывало жалость и страх?

– Он считал, что страдания должны быть связаны с близкими родственниками; что злодеяние должно быть совершено с полным осознанием (как когда Медея убивает своих детей); или что человек должен потом осознать, что он сделал (как Эдип узнал о том, что убил своего отца).

Мы уже шли домой, свернули за угол на нашу улицу. Дождь немного поутих, в окнах ярко светились рождественские елки и гирлянды.

– На первом курсе в Оксфорде одним из моих учителей был покойный ныне Энтони Дэвид Наттолл. Очень хорошо помню, как уютно было у него в Нью-колледже осенними вечерами у камина.

Это был добрый человек, он с большим терпением относился к нашим студенческим причудам. У него есть небольшая книжка «Почему трагедия приносит удовольствие?» (Why Does Tragedy Give Pleasure?), где он пытается найти ответ на этот вечный вопрос. Он полагает, что вместо пассивного «катарсиса» должно быть «переживание». Считается, что сновидения подготавливают нас к ужасным событиям будущего; что-то похожее можно сказать и о трагедии. Мне это кажется очень убедительным: в трагедиях разыгрываются ужасные события, и это тренирует наше сознание, так же как сновидения и кошмары.

Если тебя интересует актуальность античной трагедии, могу сказать, что в 2014 году была постановка «Троянок» Еврипида, весь актерский состав там был любительским и состоял из сирийских беженок. Тема мести и войны так же живо откликалась в них, как и в первых зрителях несколько тысяч лет назад.

Холодный воздух нас приободрил. Мы пришли домой. Вскоре мы сидели в теплой гостиной, Уна свернулась в своем любимом кресле, а я раскрыл «Эдипа-царя» и начал читать.

Глава 10

Щенячьи нежности

Катулл и Сапфо

Иногда мы с Уной гуляем и в самом центре Лондона. Не уверен, что ей очень уж нравятся перегруженные улицы с толпами туристов, но мне всегда приятно зайти с ней в уютный офис Literary Review, когда мне туда надо по каким-нибудь книжным делам.

Я предлагал редактору дать Уне вести колонку, например о вещах, интересных собакам; такое предложение не так сильно воодушевило редакцию, как мне или Уне этого бы хотелось.

Туда-то мы и направлялись однажды утром, и по пути я замешкался на лестнице Британского музея. Там шла выставка, посвященная Трое. Я недоумевал, отчего же в музей нельзя с собаками, подумывал написать письмо в администрацию, и тут увидел знакомую – она спускалась по великолепной мраморной лестнице.

Это была Дейзи Данн, юная античница, автор замечательных биографических книг о поэте Катулле и обоих Плиниях (Старшем и Младшем), и она как раз шла с этой выставки. Она просияла и смахнула с лица прядь светлых волос. Дейзи – неотъемлемая часть нашей классической сцены и живое доказательство того, что не все мы, античники, нудные старые ретрограды.

– Salve! Salvete! – Дейзи поздоровалась со мной, а потом заметила Уну.

Уна приветственно подпрыгнула ей навстречу, и мы направились к станции метро. Я рассказал Дейзи о наших с Уной беседах.

– Уне очень хотелось бы послушать про Катулла. Мы уже смирились с его почти кошачьим именем. Я раньше упоминал его в разговоре с Уной, да и сегодня утром мы как раз про него читали. Я сказал ей: «На самом деле Катулл должен тебе понравиться, потому что стоит убрать одну букву – и получится catulus, то есть щенок».

– Точно!

Я снова обратился к Дейзи:

– Мы говорили об эпосе и трагедиях.

– То есть о крупных вещах, – сказала Дейзи.

– Сегодня с утра я читал Уне 64-е стихотворение Катулла, о Тесее и Минотавре. В нем заключена вся греческая мифология, или, по крайней мере, большая ее часть, и я подумал, что это довольно сложно. Что бы ты посоветовала тем, кто хочет подступиться к Катуллу, с чего начать?

– Могу сказать, – ответила Дейзи своим мягким размеренным голосом, когда мы остановились на светофоре, – что шестьдесят четвертое стихотворение Катулла – мое самое любимое на свете. Но, – она взглянула на Уну, – если заниматься Катуллом с Уной, я бы его точно не выбрала, по крайней мере для начала, потому что оно очень сложное.

Выслушав этот упрек, мы пошли через дорогу. Дейзи продолжала:

– Из всех латинских поэтов Катулл первый, кто может по-настоящему увлечь нас, современных читателей, потому что он говорит похоже. Он пишет о своих чувствах и эмоциях. До него никто в Риме этого не делал, он стал первым.

– Так какое стихотворение вы бы посоветовали? – спросила Уна.

Дейзи улыбнулась:

– Я, как большой романтик, наверное, начала бы с любовных стихотворений. Катулл влюбился в замужнюю женщину, в своих стихах он называл ее Лесбией, посвятил ей огромное количество романтических стихотворений. Вот, например, пятое стихотворение начинается словами «Будем жить и любить, моя подруга!»[90]

По-латински это звучит очень томно: «Vivamus, mea Lesbia, atque amemus». В последних трех словах последние звуки пропускаются, слова как бы перетекают одно в другое, это очень характерно для поэзии Катулла.

Он был родом из Вероны, которая во времена поздней республики относилась к Галлии, и там говорили немного не так, как в Риме. Думаю, когда встречаешь такую вот строчку, можно услышать гласные подлиннее, а также отголоски его диалекта.

– То есть он был приезжим? – уточнила Уна.

– Да, и он принимает тот факт, что он рос не в Риме. Он приехал с севера. Мне это кажется очень современным. Сейчас в целом есть стремление осознавать свои корни, свой родной говор. В словах Lesbia atque amemus слышна протяжность, с которой их произносит влюбленный.

– Скажите, а Лесбия была реальной женщиной? Помню, что насчет Овидиевой Коринны есть сомнения.

– Думаю, реальной, – ответила Дейзи. – Правда, это из тех вопросов, о которых спорят веками. Была ли Лесбия? Правдиво ли хоть что-то из того, что известно о Катулле? Простой ответ такой: узнать невозможно. О жизни Катулла нам известно всего лишь примерно шесть фактов. У нас есть только