– Вот видишь? А что случилось с Николой?

– Да… в общем, ничего. Остаток жизни он провел в одиночестве, в номере гостиницы, в нищете. Начал говорить странные вещи про то, как общался с жителями других планет, рассказывал всем, что изобрел смертельное лучевое оружие.

– Смертельное лучевое оружие – вот единственная крутая штука во всей этой истории. Всё остальное отстой.

– Не отстой, Ларри. Это потрясающая история о силе человеческого духа и бремени, которое приходится нести всякому, кто мыслит не так, как большинство.

– А мне так не кажется.

Пытаюсь найти лучший способ выразить свои мысли. Мне важно, чтобы она поняла.

– Послушай, легко думать, что, если бы Никола был чуть практичнее и реалистичнее, его история так плохо бы не кончилась. Что он бы разбогател, как ему и не мечталось, и смог профинансировать свои исследования из собственного кармана. Нет. Будь Никола Тесла богачом, наш мир сегодня выглядел бы совсем иначе.

– Вот и я о том же. Если он был такой умный, как допустил, чтобы его жизнь превратилась в кавардак?

– Жизнь многих умных людей превращается в кавардак. Правда вот в чем: будь Никола более практичным, он, скорее всего, так и остался бы жить на своей ферме в Хорватии и стал священником, как того хотел его отец. Женился бы на трудолюбивой практичной девушке с соседней фермы и воспитал крепких, практичных детей.

Он не стал бы самым знаменитым человеком своего времени, в его честь не выпустили бы югославскую марку и банкноту с изображением его лица. Не изобрел бы радио – Верховный суд США в 1943 году аннулировал патент Маркони, признав приоритетными работы Николы. Ему не поставили бы памятник на Ниагарском водопаде, где благодаря его гению удалось приручить электричество, и единица измерения плотности магнитного потока не была бы названа теслой.

– Но он умер, как один из тех спятивших отшельников… Как Леонардо Ди Каприо в том фильме. Про Говарда Хьюза. Он… Послушай, Грейс, извини, конечно но он был неудачником, верно? Из-за всех своих тараканов.

Никола всё еще улыбается мне с прикроватного столика. И не обижается. Он никогда не стыдился того, каким был. Никола умер от тромбоза сосудов 7 января 1943 года. Один в своей кровати в отеле «Нью-Йоркер». В номере 3327. Ему было 86 лет, и боязнь микробов развилась у него до такой степени, что он почти никого не принимал. Но его некролог был прочитан мэром Нью-Йорка в прямом эфире по радио, и тысячи людей пришли на его похороны. Сербы сидели по одну сторону прохода, хорваты – по другую. И те и другие пришли почтить величайшего из граждан своей страны.

– Ларри, Никола не был неудачником. Он был другим. Знаешь, что делало его таким особенным? Его дар. В отличие от среднеарифметических людей, его никогда не забудут.

– Что значит среднеарифметические люди? Мы среднее арифметическое на математике проходили.

Не знаю. Выглядят обычно, работают в кино, любят футбол и барбекю. Живут в Карнеги.

– Ну, обычные. Среднестатистические. Нормальные.

– Среднестатистический вовсе не значит нормальный.

Я вскакиваю так резко, что «Медицинская физиология» Гайтона с грохотом падает на пол.

– Как это?

– Это не одно и то же. Среднестатистический – это когда ты делишь общую сумму на количество составляющих. Поэтому и среднестатистическое может быть уникальным.

Чувствую, как в том месте, где к щеке прижата трубка, бьется жилка. Ну конечно же. Она права.

– И среднестатистическое может быть уникальным…

– О чем я и говорю. У меня завтра как раз экзамен по этой теме. Среднее значение функции, среднее пропорциональное и так далее.

Всё это время… И дело не только в том, что он был высокого роста. Все эти мелочи – как с ним было смешно, его ресницы, подрагивающие во сне. Как он уживался со своими братьями. Его вкус. Как время текло еле-еле, когда я его ждала. Как он всегда мной гордился.

– Грейс? Ты меня слушаешь? – В ее голосе робкое волнение.

Все эти годы взрослые поучали ее, а она лишь задавала вопросы, лишь слушала, и вот вдруг сама научила меня чему-то. Чему-то очень важному. И всё же я не знаю, благодарить мне ее за это или проклинать.

Утро субботы, 9.15, 15 градусов. Возвращаюсь из нового супермаркета, пакеты впиваются в пальцы. Сегодня худший из моих закупочных дней, день, который приходит редко, и каждый раз я жду его с ужасом. День покупки стирального порошка. 10 коробок, по 5 в каждом пакете, плюс запас еды на неделю. Останавливаюсь каждые 100 шагов и расцепляю пальцы, чтобы кровь притекла к распухшей, покрасневшей плоти.

Я иду по Хай-стрит, когда вижу его. Шеймуса. Он стоит на трамвайной остановке через дорогу.

Секунду я таращусь на него, словно передо мной актер из сериала про врачей, который я смотрела по телевизору: лицо вроде знакомое, но в настолько непривычной обстановке, что без белого халата и не понять, кто это. В следующее мгновение не могу поверить, что это он: так я привыкла видеть повсюду его двойников. Он поворачивает голову, и мое сердце начинает колотиться. На нем темно-синяя рубашка поло и старые светло-голубые джинсы с потертыми коленками. Тряпичные мокасины родом из 1988 года. Пора кому-нибудь напомнить ему, какой год на дворе. Я бы и сама напомнила, только ноги не двигаются. Облокачиваюсь о забор.

Сначала он меня не видит. Может, я стою вне поля его зрения или он занят чем-то еще. Мозгу человека свойственно игнорировать то, чего замечать не хочется. Своего рода встроенная клавиша «удалить» для избавления от ненужного сожаления или чувства вины.

Или – и это куда более вероятно – он не видит меня потому, что я выгляжу потрясно. Была бы я жирной, ворчливой и полусонной, как прежде, сразу бы заметил.

Подъезжает его трамвай, и он заходит в вагон, вежливо пропуская вперед старушку. Через стекло я вижу, как он выбирает место. Лишь когда трамвай трогается он замечает меня. Таращится и широко открывает рот. Потом прижимает ладонь к стеклу, расставив пальцы. Трамвай с грохотом уезжает.

Я стою, прислонившись к забору, зажав голову руками. Лишь через несколько минут нахожу в себе силы взять пакеты.

Через неделю, 27 августа, мне исполняется 36 лет. Джил устраивает семейный ужин. Каким-то образом мне удается на нем присутствовать. Утром иду пешком на Гленферри-роуд и покупаю нарядное платье: темно-зеленое, трикотажное, с запахом и длинными рукавами. Ему суждено стать моим Нарядным Зимним Платьем, которое я буду надевать в июне, июле и августе по любому случаю, выпадающему из привычного распорядка. Должна признать, таких немного. Но я рада, что его купила, – всем нравится наряжаться. Сегодня даже Гарри стремится выразить свою индивидуальность через одежду. Надевает костюм.

Джил приготовила простенькое угощение: пате де кампань с корнишонами, морепродукты с шафраном и крем-брюле из маракуйи с бланшированной айвой. В моей порции крем-брюле торчит бенгальский огонек. Наверное, Джил думает, что торт с 36 свечками – это слишком грустно. Я принесла бутылку вина из деревянного ящика с уцененным товаром, что стоит у входа в винный магазин на Берк-роуд. Вручаю ее Гарри. Он морщит нос и украдкой пытается спрятать бутылку в самой глубине винного шкафа, думая, что я не вижу.