– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что говорю. Я хотела сказать это уже давно.

Он отворачивается.

– Меня тошнит от тебя до смерти, ты, лицемерный кусок дерьма, стремящийся всех контролировать. Тошнит от того, что ты осуждаешь меня. Как мне всё это надоело! Боже, как мне надоело сидеть и пялиться в ящик! Я снова хочу быть собой! Нет, не трогай меня! Просто убирайся отсюда!

Он не двигается.

– Вон! – повторяю я. – Я не шучу.

– Подумай о том, что делаешь, Грейс. Прошу тебя.

– Я уже несколько недель только об этом и думаю. Найди кого-нибудь еще и спасай, сколько твоей душе будет угодно, ты, обычный, среднестатистический человечек. Меня не надо спасать, со мной всё в порядке.

Эти последние слова выматывают меня окончательно. Я больше не могу. Я целую вечность провела совсем без сил. Теперь наконец я лежу в кровати, укрытая одеялом, и могу спать столько, сколько мне захочется. Хоть неделю. Хоть год.

Матрас приподнимается – Шеймус встает. Я слышу, как он берет ключи и выходит из комнаты. Хлопает входная дверь. И тогда я широко открываю глаза.

И закрыть их больше не могу. Значит, спать мне всё-таки не хочется. Так я и лежу, неподвижно, как труп.

И думаю. Я думаю о многом. О маме и ее доме, коте и орхидеях. О наших телефонных разговорах каждое воскресенье вечером. О том, как она покрасила стены моей комнаты. Они до сих пор оранжевого цвета, хоть краска и выцвела и местами облупилась, – теперь в спальне хранятся мамины книги по садоводству. О домах престарелых. Там ей не придется готовить. Никаких пожаров. Никаких перекусов в полночь. Никакой работы по дому. Не надо будет стирать простыни, гладить их и складывать по науке.

Оглядываю себя в кровати сверху вниз. Под одеялом – непривычно большие горы: туловище и две ноги. Я думаю об этом теле, что лежит там, под одеялом, – какое оно пухлое и рыхлое; то же тело, что я каждый день вижу в зеркале ванной по утрам. Чье это тело? На Джил или Ларри не похоже. Но не может же оно быть моим?

Я думаю о своих двух мозгах, к счастью, они спят. Свернулись калачиком на полу комнаты, обитой пурпуром, лежат в одинаковых красных пижамках, прижавшись друг к другу. Хорошо, что они помирились после недавней ссоры. Думаю о том, откуда они взялись и что с ними станется, когда со всем этим будет покончено.

Я думаю о том, как давно не говорила с Ларри и каково это – иметь таких предков, как Гарри и Джил. Думаю о Франсине: доброй, хорошей, готовой всем помочь Франсине. И о микробофобах: большинству из них уже лучше, все это видят.

Я думаю о младенцах. О том, какие они хорошенькие. И мягкие. Большинство женщин, которых я вижу на улице или в торговом центре, ведут себя с ними совершенно естественно, будто это в порядке вещей – иметь маленького ребенка. Младенцы такие новенькие, как с иголочки, и завести такого – это, наверное, всё равно что начать жизнь заново. Получить еще один шанс всё исправить.

Я вспоминаю, что сказал Гарри. Пожалуй, это самое умное, что я слышала от него: цифры так успокаивают.

Оглядываю свою комнату. В ней музейный порядок. Она похожа на страницу из мебельного каталога. Белые стены. На них ничего нет. Никаких чисел. В ящиках свежевыкрашенного комода лежат вещи. Как и в шкафу. Я понятия не имею, сколько их там.

На прикроватном столике в серебряной рамке фотография давно умершего изобретателя. Его лицо из другого времени – невозможно поверить, чтобы человек с такими чертами жил сейчас. Брови вздернуты под смешным углом. Усы щеголевато подстрижены. Он смотрит мне прямо в лицо, и в его дерзких глазах – вызов. Он словно спрашивает – а хватит ли мне смелости?

Я смотрю на электронные часы у кровати, которые показывают единственные цифры, оставшиеся в моей жизни. Зеленые мерцающие черточки складываются в 5.55.

Пора просыпаться.

Когда взрослая женщина в растянутой лиловой ночнушке с кружавчиками и пушистых тапочках под цвет с портативным телевизором в руках стучит к вам в дверь в 6.05, это само по себе настораживает. По крайней мере, 5 студентов-индусов из квартиры снизу выглядят довольно настороженно, открыв мне дверь и протирая глаза. На них засаленные футболки и трусы. Когда я вручаю им телик, они, однако, сразу просыпаются. (Сначала я хотела выбросить его из окна – куда более стильно, по-рок-н-ролльному, зато никакой пользы странам третьего мира.) Их телевизор приказал долго жить четыре месяца назад и стоит в углу комнаты, разобранный на 17 частей. Они в унисон качают 5 головами. Да нет, они не могут принять такой дар… Неужели мне он больше не нужен? Нельзя же жить без телевизора. К тому же он почти новый. Наконец одна храбрая душа произносит «да», и все смеются.

– Может, мы могли бы вам чем-нибудь отплатить, мадам? – спрашивает самый высокий. – В ответ на доброту?

– Раз уж предложили, то да, – отвечаю я. – Не могли бы вы днем сбегать на почту? И еще – у вас не найдется пустой картонной коробки?

Если позвонить в отдел по уходу за пожилыми гражданами Департамента соцслужбы, особенно в 9.01 утра, можно всё организовать очень быстро. Для начала записываю маму на встречу с социальными работниками. Затем, в зависимости от результата собеседования, можно рассчитывать на целый спектр услуг. Доставку готовых обедов три раза в неделю. Готовые обеды состоят из супа, горячего блюда и десерта. Большинство пожилых людей едят суп на обед (что помогает избавиться от вредной привычки жевать что-нибудь в течение дня), а горячее и десерт – на ужин (избавляет от привычки устраивать пожары среди ночи). Прогулки на целый день раз в неделю – там она сможет познакомиться с другими старичками. Можно даже нанять уборщицу, только маме это ни к чему. Вот такая есть сфера услуг, и старикам совсем не обязательно тратить целое состояние на дом престарелых. Также неплохо было бы заменить газовую духовку электрической, подсказывают мне, – она безопаснее, к тому же не так часто придется пользоваться микроволновкой.

Когда белые таблетки – 22 маленькие белые таблетки – падают в унитаз, они не тонут. Они то всплывают то погружаются под воду, как Франсинино яблоко. Но, в отличие от Франсины, у меня не возникает ни малейшего желания достать их и съесть. Я нажимаю на слив – на секунду задумавшись, они испуганно прижимаются друг к другу. Вздрагивают. И уносятся вдаль. Но прежде мощный водоворот с неизбежностью судьбы закручивает их по часовой стрелке, и они навеки исчезают с визгом и бульканьем. Я втягиваю живот (что совершенно бессмысленно), чтобы создать иллюзию военной выправки, и отдаю им последний салют. Так лучше для всех и т. д. и т. п.

Картонную коробку я ставлю в центре гостиной. Затем, орудуя по кругу и начиная с севера, открываю все шкафы и ящики, не пропуская ни одного укромного уголка. Обнаруживая вещи, принадлежащие не мне, – будь то зубная щетка, кроссовки и две пары носков, коробка хлопьев, в которых слишком много сахара, банка с азиатской пастой чили, темно-синяя бейсболка, солнцезащитные очки, упаковка одноразовых бритв из супермаркета, диски «Малхолланд драйв» и «Клан Сопрано, 3-й сезон», – я кладу их в коробку. Я складываю вещи именно в той последовательности, в какой они были найдены, словно выстраивая миниатюрную модель квартиры. Затем забиваю оставшееся пространство скомканными газетами, чтобы в пути ничего не сместилось. Несколько раз оборачиваю коробку клейкой лентой и пишу с одной стороны список содержимого, а с другой – адрес. И хотя теперь его вещи погребены под толстым слоем газет, мне всё равно невыносимо к ним прикасаться. Кричу через перила, приходят индусы и забирают их.