Издалека, прорываясь сквозь дым, ударил лазерный излучатель. Бестужев не добежал до фаттаха, жалящий луч полоснул по ноге, расплавил броню, перерубил приводы активатора.

Он упал на бок, по инерции прокатился еще несколько метров, замер.

Интегрированное в бронескафандр оружие отказало. Хонди, заметив, что человек пытается отползти, решили захватить его живым.

Бестужев тщетно пытался добраться до люка истребителя. Ползком, на одном усилителе мускулатуры два центнера брони не сдвинуть, его руки лишь загребали липкую грязь, не находя точки опоры.

Над головой звонко ударила очередь.

Кто-то рывком перевернул его.

Родька!

– Держи! – он насильно отдал Бестужеву свой автомат, тут же выхватил пистолет, выстрелом в упор разнес голову хондийскому бойцу. – Как открыть люк?!

– Ты не сможешь. – Егор одной рукой приподнял автомат, кончиком языка дотянулся до сенсора на внутреннем ободе забрала, разгерметизировал шлем, зубами начал стягивать перчатку. – Без нерва не откроешь!

В центре озера, там, где громоздились обломки двух крейсеров, вдруг ударила вспышка.

Бледный свет на миг залил окрестности, он проникал сквозь завесы дыма и пара, не отбрасывал теней, игнорируя препятствия.

Хонди замерли и вдруг в панике побежали назад.

– Что это?! – Бутов невольно попятился, отступил за корпус фаттаха.

Егор с трудом повернул голову. Перчатку он все же умудрился снять, железа сочилась запахом, биосканер люка уже уловил его, часть обшивки хондийского истребителя начала сдвигаться, но эти действия безнадежно опаздывали, не поспевали за роковыми событиями.

Призрачный свет вдруг начал вздуваться волдырем. Он игнорировал законы физики, явление выглядело мистическим, сверхъестественным, словно озеро и часть истерзанного берега накрыло куполом, сотканным из чего-то нематериального.

Граница света и сумрака выглядела четко, словно ее провели острым лезвием. Линия терминатора проходила через корпус фаттаха, невольно попятившийся Родион остался по одну сторону, Егор по другую.

Его омывал призрачный свет.

Ненависть догорела. Он не думал о прошлом и не рассчитывал на будущее.

Знал, что так произойдет рано или поздно. Потерял друзей. Не сберег любовь. Так и не принял ни кибернетических, ни биологических «усовершенствований», терпел их, как терпят зубную боль.

«Зачем я думаю об этом? – мысленно удивился он, отталкивая щемящие образы. – Хватит. Все неправильно! Почему Родька остался в сумерках, в дыму, а меня омывает свет? Должно быть наоборот!»

Ярчайшая вспышка ослепила его.

Сегодня мы начинаем наступление.

Мы навсегда изменим мир Пандоры.

Я хочу одного: пусть наши потомки вырастут, не зная страха и ненависти.

Я готов к переменам. Готов отдать за них жизнь…

Егор Бестужев. «Догматы».

Последняя неоконченная страница

Пандора… Неизвестность…

Он ослеп. Перед глазами плавали черные пятна. Звуки исчезли.

Контузило?

Егор порывался вскочить, но сервомускулатура не подхватила усилие, бронескафандр воспринимался, как сковывающий движения тяжкий груз.

Рассудок еще жил мгновениями боя, перед мысленным взглядом застыла уничтожающая картина: он по-прежнему видел Родьку, отброшенного взрывом в сумрак, за границу бледного сияния…

Ему казалось, что кровь сочится по броне Родиона.

Держись!.. Только держись! Не умирай!..

Как поздно, как бессмысленно приходят к человеку внезапные прозрения. Часом бы раньше. Но ничего не вернешь.

Он же был моим другом!

Надрывный беззвучный крик ничего не менял.

Егор хотел умереть. Хотел, чтобы смерть стерла жуткую, неправильную реальность, милосердно погасила ее.

Ты сволочь, Бестужев. Судил всех, рубил сплеча, а теперь норовишь ускользнуть во тьму, от последствий своих решений поступков, от возмездия?

«Нет, – шептал внутренний голос. – Ты очнешься. Очнешься среди погибших, будешь бродить по берегу озера, среди изорванных тел, заглядывать в глаза мертвым, понимая – твоя ненависть убила их!

Ты сломался. Потерял человечность. В глубине души завидовал даже репликантам, с тоской вспоминал жизнь без хондийского нерва, но не мог избавиться от него, зная: на твое место не придет другой. Не взвалит на плечи твою невыносимую ношу…»

Обрывки образов плавились в рассудке.

Прохладное дуновение ветра коснулось лица. Кончики пальцев начало покалывать.

Он вспомнил, что открыл забрало боевого шлема, зубами стянул перчатку, в надежде открыть люк хондийского истребителя…

Почему же так тихо?!

Ни плеска воды, ни воя надсаженных двигателей, ни взрывов, ни выстрелов.

Зрение медленно возвращалось. Черные пятна приобрели багряный оттенок, непонятная, колышущаяся тень то появлялась, то исчезала.

Нерв не подавал признаков жизни.

Давно забытое ощущение. Господи, неужели он погиб? Я свободен? Но такого не может быть! Последний раз, разговаривая с Метелиным, Егор понял: удаление хондийского нерва – тщетная, несбыточная надежда. Нерв слишком тесно сжился с организмом, пустил отростки, и операция по удалению с каждым прожитым днем становилась все более нереальной.

«И снова мысли только о себе!»

Злоба подкатывала к горлу, рвалась наружу хрипом, пальцы сжались в кулак, захватили пригоршню песка.

Он помнил: вокруг разлилась липкая жижа, в которой ноги тонули почти по колено…

«Откуда песок?

Какая тебе разница?

Что за тень надо мной? Почему ничего не слышно?!»

Он взвыл. Хрипло, страшно, надломленно – и услышал себя в нереальной тиши.

Веки дрогнули. Блеклый свет резанул по глазам. Шелест. Монотонный шелест.

Над ним покачивалась разлапистая ветвь растения. Вид широких темно-зеленых листьев с красноватым рисунком прожилок ошеломил Бестужева, вызвал бурю эмоций.

Он с трудом повернул голову. Песок.

Душный, влажный воздух лип к лицу. Лишь редкие дуновения ветерка несли прикосновения прохлады. Вокруг царил бледно-оранжевый свет.

На внутреннем ободе гермошлема не горело ни одного индикационного сигнала.

Он ничего не понимал, но злость и упрямство пересилили недоумение. «Если я жив, то могу двигаться! Если нет, значит, умираю».

Никудышная логика.