Наконец – пункт третий, тоже важный. Ставя несколько дней назад на Гонту, подполковник лишь приказывал начальнику милиции выполнять свою работу. Надо признать, Коваль не ошибся: майор, бывший полковой разведчик, дело знал добре. Однако суть необъяснимых пока подозрений состояла в том, что именно Гонта попал в ограниченное число людей, посвященных в суть происходящего настолько полно, насколько позволяла ситуация.

Проще говоря, Гонта знал, что нужно искать. При этом понятия не имел о содержимом злополучного третьего вагона. И уж тем более – о том, чьи трофеи бандиты захватили на самом деле.

О связи вагонов с персоной маршала Победы в Бахмаче знал только один человек – начальник районной управы капитан МГБ Аникеев. И то не до конца. Вряд ли немцу вообще говорили что-либо о Жукове. Зато Винер имел непосредственное отношение к тому, что везли в третьем вагоне.

Груз представлял для Лаврентия Павловича Берии ценность даже более важную, чем победа в невидимой постороннему глазу борьбе с Георгием Константиновичем Жуковым.

Поэтому, рассудил подполковник, Берия, возможно, махнул бы рукой на потерю трофеев как вещественных доказательств… скажем так, личной нескромности маршала Победы. Вряд ли этим эпизодом ограничатся. Раз за Жукова взялись на самом верху, его прижмут не сейчас, так позже. Маршала уже отозвали из Берлина, наверняка пакуются новые вагоны с трофеями, и охоту можно продолжить. Капкан непременно захлопнется. Но вот бесследного исчезновения груза, который был в третьем, неучтенном вагоне, Берия не простит.

Никому.

Опасения Коваля на этот счет московский майор наверняка разделял. Лужину, как и ему самому, хотелось если не вернуть те контейнеры, то хотя бы получить неоспоримое подтверждение: все сгорело, бандиты замели следы, подобного предвидеть не мог никто. Но неуклюжий немец ранее доказал – ничто не сгорело. А нынче, с рассветом, Коваль и Лужин привезли Винера в старую усадьбу, на место пожара. Немец обследовал пепелище, что-то пояснил куратору на своем языке. А майор перевел: мол, теперь даже экспертиза не понадобится. Того, что они ищут, в подвале нет. И, возможно, никогда не было.

Коваль вздохнул. Придется снова вернуться к той же точке отсчета, на которой стоял, когда его ввязали в эту странную историю.

«Итак, пройдемся еще раз», – мысленно сказал он себе.

Шайка военных преступников, возглавляемая предателем и изменником Григорием Ржавским, уже там, на станции, могла убедиться: содержимое контейнеров третьего вагона не представляет для них никакой ценности. Почему не бросили в таком случае? Они и без того завладели жирной добычей… Тем не менее они имитируют уничтожение ненужных ящиков в ярком пламени. Вскоре кто-то предает огню все трофеи, уже по-настоящему. Вот только груз, имеющий государственное значение, снова уберегли, сохранили и спрятали.

Обсуждать ситуацию с Лужиным и Аникеевым – толочь воду в ступе. Коваль вместе с ними осмотрел не только пепелище, но и усадьбу, ставшую полем боя непонятно кого с кем. Подполковник на обратном пути, трясясь в автомобиле, сделал неожиданное открытие. Которое лежало на виду, надо было лишь сопоставить очевидные факты.

Первый: о том, что украдены и сожжены не просто военные трофеи, а имущество маршала Жукова, знало ограниченное число лиц. Сам Коваль, Лужин и капитан Аникеев.

Второй: еще меньше народу знало о содержимом третьего вагона. Это те же плюс Густав Винер. И Аникеева ввели в курс только в самых общих чертах.

Но о месте, где скрывается банда Ржавого и, возможно, хранится все похищенное, знал, кроме него самого, только один человек.

Майор Гонта.

Вот третий факт, который у начальника милиции вряд ли получится оспорить. Или же придется назвать имена тех, с кем он поделился этой информацией.

Причем – и это надо понимать! – бывший разведчик вычислил Ржавского и его людей раньше Коваля. Насколько раньше? Как быстро сообщил? Не тянул ли время? Если тянул – для чего Гонте все это? Не играет ли майор некую свою игру – или, может статься, не свою? От офицера, десятки раз ходившего за линию фронта лично, вполне можно ожидать любой хитрой комбинации. Гонта не из тех, кто боится рисковать. И снова вопрос – а для чего? С какой целью?

И все-таки не желание получить ответы подтолкнуло Коваля к решению арестовать Гонту. У него уже появились другие вопросы к майору. А вот если бы они не возникли, кто знает, может, подполковник и стал бы копать в другом направлении.

Правда, со своими, личными вопросами Коваль снова оказывался с Гонтой один на один. Он чувствовал: майор далеко не так прост. И кто знает – вдруг, потянув за одну, вроде совершенно постороннюю ниточку, он размотает один за другим оба клубка…

– Странно себя ведешь, майор.

– В чем странность, товарищ подполковник?

– Хотя бы в том, что отвечаешь вопросом на вопрос. По-еврейски как-то выходит.

– А евреи здесь при чем?

– Какие евреи? – Коваль не собирался скрывать откровенной издевки. – Кури пока, майор.

Когда Гонту ввели в кабинет Аникеева, занятый на это время подполковником, тот распорядился расковать арестованного. Затем молчаливым кивком попросил хозяина кабинета выйти. В сущности, Аникееву было чем сейчас заняться. Надо оформить кучу протоколов, бумажную работу тоже должен кто-то организовывать. Ничего другого после того, что произошло в усадьбе, делать было не нужно. Хоть бы с бумагами управиться, не затягивать. Так что повод удалить Аникеева из кабинета был отнюдь не формальным. Лужин же вообще пока не хотел светиться нигде и ни перед кем. Прояснять ситуацию приходилось Ковалю, и, с учетом накопившихся к Гонте вопросов, подполковник не возражал.

А майор, в свою очередь, не возражал против папиросы. Когда утром Аникеев с двумя солдатами лично явился к нему в дом и велел сдать оружие, Дмитрий как раз собирался позавтракать после тревожной ночи. С того времени он не смог не только заморить червячка, но даже перекурить. Отобрали курево вместе с портупеей, не дали накинуть шинель. Аникеев сперва велел одному из солдат срезать пуговицы с форменных брюк майора. Тут же наткнулся не только на прямой взгляд арестованного, но и на короткий вопрос: «Может, погоны снять попробуешь, капитан? Или партбилет тебе сдать?» Ответив: «Надо будет – снимут и заберут», Аникеев все-таки сбавил обороты. Наручники Дмитрий покорно позволил надеть на себя, когда вывели во двор. Перед этим обнял Анну, коротко прижал к себе, шепнул: «Ване передай – осторожно», затем отстранил, проговорил громко: «Я скоро вернусь, Аня. Ошиблись товарищи, разберутся. Ты ж сама понимаешь, какие дела». И вышел, уже не оглядываясь.

Теперь же возможность покурить натощак могла не только немного ослабить натянутые нервы. Она элементарно забивала чувство голода, так некстати проснувшееся и напомнившее о себе. Затянувшись и выдув струю дыма в сторону, Гонта выжидающе посмотрел на Коваля.

Сейчас у Дмитрия не было вообще никаких мыслей. Ошибок в своих действиях не видел. Позиции свои считал сильными, хотя понимал: бодаться с МГБ и победить в подобном поединке никто в стране не готов. Жуков – живой тому пример: Гонта не сомневался, что любые предъявленные маршалу обвинения, даже самые абсурдные, будут доказаны. От приговора Берии маршала не уберегут ни всенародная любовь, ни популярность. Что уж тут говорить о его собственном положении… Единственно верной для себя тактикой сейчас Гонта выбрал молчание и ожидание. Пусть Коваль сделает первый ход. Должен же подполковник сказать, в чем…