– Сергей Аполлонович, – постарался быть вежливым я, – если вы хотите, чтобы наша беседа протекала со взаимным уважением, то попрошу вас высказываться о хозяевах дома, который дал мне приют, только в хорошем смысле. Тем более что вы сейчас говорили в смысле дурном о моем будущем тесте.

Ну и кто меня за язык тянул? Идиот – он и в девятнадцатом веке идиот. Я сразу понял, что накачал себе на голову проблемы. И немалые.

Тут как бы следовало написать: «Ни один мускул на его лице не дрогнул, но в глазах сверкнула ненависть…» Не бывает так. Ненависть не может «сверкать в глазах», чувства передает все-таки мимика лица, мгновенная, долесекундная, но именно она.

Лицо Кнурова осталось невозмутимым, но ненавистью и злобой от него полыхнуло вполне однозначно…

– Тогда за вашу невесту! – поднял бокал уже вполне захмелевший Рыльский.

– Я бы не стал на твоем месте поздравлять господина Демидова с такой партией, Александр Игнатьевич. – Этот самый Аполлоныч обращался к другу, а смотрел в глаза мне. Я и отреагировал соответственно:

– Простите, я пока не очень разбираюсь в правилах хорошего тона российского дворянства, но вы позволили себе пренебрежительно высказаться относительно девушки, которую я люблю. И которая согласилась стать моей женой. Потрудитесь либо объясниться, сударь, либо взять свои слова обратно.

Я понял, что проиграл. Я сделал именно то, чего от меня и добивались. Непонятно только, зачем это понадобилось данному лощеному дворянчику. Жить ему, что ли, скучно?

Этот мерзавец, которому я уже был готов вколотить его мерзкие слова в глотку вместе с зубами, выразил на своем лице полное удовлетворение и начал вещать:

– Я, сударь, всегда отвечаю за свои слова и всегда готов привести доказательства им. Но когда меня об этом просят вежливо. Вы стали не просить, а требовать. Требовать от меня ничего нельзя. Поэтому вы должны извиниться за ваш повышенный тон в обращении ко мне. Тогда, вероятно, останетесь живы.

– Я сформулировал свою просьбу предельно вежливо, так что вы либо приведете доказательства своих слов, либо…

– Милостивый государь, – этот господин стал общаться со мной предельно официально, – вы, как я понимаю, обвинили меня во лжи. Поэтому будьте любезны либо принести извинения, либо приготовьтесь к тому, что наши разногласия будут разрешены металлом.

Эка загнул. Уважаю! Но убью на хер. Все именно к этому и идет. Вот ведь отъехал на пятьдесят верст от усадьбы… Но отступать некуда.

– Немедленно принесу вам извинения, как только вы соизволите объяснить свои грязные намеки (гулять так гулять – отступать все равно некуда) по поводу моей невесты.

– Я? Грязные намеки? – Мой визави был просто счастлив, услышав эти слова, он даже и не надеялся, наверное, поиметь такой повод. – Милостивый государь, вы отдаете себе отчет, что обвиняете меня во лжи?

– Именно так! Я обвиняю вас во лжи или требую доказательств. – Один хрен, от дуэли уже не отвертеться, но пистолеты мне как-то не особо приятны в данной ситуации. Да и в любой другой тоже.

Теперь выиграл я. Официальный вызов прозвучал именно с его стороны:

– В таком случае соизвольте выбрать оружие. Понадеетесь на крылья случайности пули или выберете клинок?

– Не беспокойтесь. Выбираю шпагу, – на лице Кнурова немедленно нарисовалось совершенно нескрываемое удовлетворение.

– Рад вашему выбору. Мой секундант, – кивнул он на Рыльского.

– Завтра утром я представлю своего. А сейчас позвольте откланяться. Честь имею!

Да уж. Продуктивно провел вечерок! Будет завтра генералу «С добрым утром!». И действительно, еще до завтрака я поспешил ввести его превосходительство в курс сложившейся ситуации.

Сначала Бороздин впал в шоковое состояние:

– Вадим Федорович, вы с ума сошли! Я вам решительно запрещаю драться! На всех нас сейчас возложена важнейшая миссия, вы не имеете права!

– Уважаемый Михаил Михайлович, – я постарался быть как можно более убедительным, – отказаться уже совершенно невозможно. Затронута честь моей невесты: если я не заставлю мерзавца ответить за свои слова, то мне останется только застрелиться. Вы считаете иначе? К тому же миссия наша практически не пострадает: вы уже везете и кухню, и пулю, а Филипп Степанович – материалы по нашим научным исследованиям. И в военном министерстве, и в Академии наук со всем этим наверняка разберутся.

– Да как вас вообще угораздило ввязаться в ссору с этим Кнуровым? Вы совершенно не производите впечатления забияки…

– Простите, но я сам в полном недоумении. Этот человек совершенно недвусмысленно меня провоцировал. Я не понимаю, почему…

– Я понимаю, – мрачно бросил молчавший до этого доктор.

Тааак! Опять сюрпризы! Мы дружно повернулись к Бородкину и вопросительно уставились на него.

– Понимаете, – эскулап смотрел на нас несколько виновато, – я не знаю этого господина, но год назад слышал от господина Сокова, что к Анастасии Сергеевне сватался некто Кнуров… Ему было отказано. Причем достаточно резко. Я не помню причин, но Сергей Васильевич был очень возмущен тем, что этот человек посмел просить руки его дочери.

Теперь все более-менее вставало на свои места. Понятно, что этот чмошник взбеленился при знакомстве со своим «счастливым соперником». Понты взыграли. Решил отомстить Насте и Сокову посредством меня. Но чего же так опрометчиво? Жизнь ведь на кон ставит…

– Все понятно, – сумрачно промолвил генерал, – отступать вам, конечно, нельзя, Вадим Федорович. Я пойду к этому господину в качестве секунданта, поединок должен состояться, но будьте уверены, что при его неблагоприятном исходе я дойду до государя, и этот чертов бретер отправится в Сибирь. Вы фехтовать-то умеете?

– Довольно сносно, не беспокойтесь.

– Хорохоритесь? Хотите меня успокоить?

– Успокоить хочу, несомненно, – довольно весело (и без особой натуги весело), ответил я. – Вам будет спокойнее, если я скажу, что обыгрывал в поединках мэтра Жофре, который обучает искусству владения шпагой сына Сергея Васильевича?

– Вы серьезно?

Нет, блин! Я вот сейчас поприкалываться решил!

– Совершенно серьезно. Не торопитесь меня хоронить, Михаил Михайлович.

Лицо генерала слегка просветлело.

– Хорошо, ждите моего возвращения. – Бороздин обозначил легкий кивок и вышел.

Перед дуэлью принято приводить свои дела в порядок. А что мне было приводить? Наследством распорядиться? А каким?

Так и пульсировала в мозгах фраза из «Того самого Мюнхаузена»: «Я улетаю налегке…»

Правда, не совсем – задурил девчонке голову и в кусты. В смысле – в небытие… Мне там все по барабану будет, а ей как с этими проблемами оставаться?

Но слова совершенно не складывались. Сидел, думал, придумывал…