– О, Инкала!.. - Чааг Чу плавным жестом поднял руки, приняв позу изумления. - Если бы тропа в Инкалу лежала через Чак Мооль, то и тогда стоило рискнуть и шагать к ней по раскаленным углям и ядовитым колючкам… Но тебе, светлый тар, не нужно скитаться в вечности; нынче же ночью мы переберемся к берегам Океана Заката, где поджидает большой плот, и через четыре дня будем в Лунных Горах. Там, во дворце над Инкалой, ты отдохнешь и встретишься с моим повелителем.

Чааг Чу недаром стоял за спиной арсоланского владыки - несмотря на важный вид и пышное одеяние, человеком он оказался энергичным и распорядительным. В результате, не успело истечь одиннадцатое кольцо, как Дженнак и его спутники уже шагали по дороге Двух Океанов, протянувшейся вдоль пролива Теель-Кусам от Лимучати до небольшого городка Боро. Тюки их были погружены на хрупкие спины двух белоснежных лам, сопровождаемых шестью арсоланскими воинами, сухопарыми и рослыми наемниками-горцами из племени шиче, одетыми в полотняные туники и сандалии. Ни шлемов, ни панцирей, кроме широких поясов из бронзовых пластин, у них не было, и несли они связки дротиков да короткие клинки непривычной формы, искривленные подобно атлийским, но со срезанными наискось концами. По мнению Дженнака, такое воинство не продержалось бы и сотни вздохов против тяжелой пехоты Одиссара и Тайонела, не говоря уж о диких тасситских всадниках, чьи орды могли остановить лишь крепкие щиты, длинные копья да громовые метатели.

Перед тем, как очутиться на приморской дороге, их процессия долго пробиралась по многочисленным и шумным площадям Лимучати, среди толп торгующих и покупающих, среди харчевен и гостевых домов, в водовороте из повозок, запряженных тапирами, лам, что шествовали неторопливой важной поступью, и носильщиков с корзинами и мешками на крепких спинах. Амад с Ирассой жадно озирались налево и направо, но Дженнак тревожился; в таком многолюдстве раздолье лазутчикам, и можно было не сомневаться, что тут их как блох на шелудивом псе. Другое дело, что видели шпионы; а видели они знатного вельможу Чаага Чу в сопровождении охранников и слуг. Двое из них были сеннамитами, а лицо третьего скрывалось под забралом - ну и что с того? Близ гавани встречались фигуры и поколоритней - например, уроженцы Перешейка, татуированные с головы до пят, майясские гадатели с плоскими скошенными черепами, горцы в козлиных шкурах или люди из Шочи-ту-ах-чилат, чьи лица были раскрашены желтой глиной. Подумав об этом, Дженнак успокаивался, но не надолго; время от времени колол ему затылок чей-то взгляд - но чей, он не мог разобраться, хоть и мелькало перед ним видение смуглого скуластого лица.

В самом начале тракта Двух Океанов высился плоский искусственный холм в два человеческих роста высотой и тысячу шагов в периметре. Над его крутыми склонами торчали стены, сильно заваленные внутрь, так что все сооружение напоминало пирамиду со срезанной верхушкой, в которой поместился целый дворец - с дороги Дженнак видел лишь его золоченые шпили, увенчанные солнечными дисками и фигурками кецалей. Минуя эту крепость, Стоящий За Спиной поклонился и произнес:

– Жилище пресветлого Аце Чантара, седьмого сына повелителя, правящего городом и всеми окрестными землями. Да будет милостив к нему Арсолан - к нему, и к братьям его, и к премудрому сагамору!

Как помнил Дженнак, владыке Державы Солнца не приходилось пенять на милости богов: был он щедро одарен потомством, имел восьмерых сыновей, выживших в поединках совершеннолетия, и четырнадцать дочерей, из коих Чолла была последней. Арсоланским же наследником, согласно обычаю, являлся младший сын Цита-Ка Чантар, которому исполнилось не меньше восьмидесяти, а это значило, что наследник приближается к зрелым годам, сочетая дар долголетия с опытом и мудростью. Но когда воссядет он на циновку власти? - промелькнула мысль у Дженнака. И воссядет ли вообще? Отец его правил Арсоланой уже полтора столетия, но, судя по всему, не торопился в Чак Мооль.

Миновав жилище пресветлого Аце, они начали подниматься в гору; дорога прорезала ее каменистый склон серым клинком, будто бы занесенным над тонкой шеей пролива. С одной стороны кипели воды, разбиваясь на скалах мириадами брызг и порождая невесомую призрачную радугу; с другой уходила вверх рассеченная трещинами базальтовая стена, в которой через каждые три-четыре полета стрелы открывались то рукотворная пещера, то выдолбленная в камне площадка, то лестница, ведущая к ровному карнизу, где путники могли передохнуть и покормить лам.

В одном из таких мест, предназначенных для стоянки, маленький караван задержался, чтобы пропустить несколько воинских отрядов, идущих в Лимучати. Эти солдаты, как и охрана Чааг Чу, тоже носили одеяния из полотна, но поверх них золотились бронзовые нагрудники, а над круглыми, похожими на половинку яйца шлемами раскачивался лес копий. Иные же несли громоздкие самострелы, уступавшие, тем не менее, одиссарским и в дальнобойности, и в скорости метания заостренных железных шипов, или погоняли лам, тащивших разобранные на части метательные машины. Последним двигался отряд, где у воинов не было ни копий, ни клинков, ни иного оружия, а только топоры с широкими лезвиями, кирки, молоты и лопаты. Эти, вероятно, не сражались, а строили, и почти все, как заметил Дженнак, выглядели чистокровными арсоланцами. В прочих же отрядах их было немного, лишь накомы да еще те, что стреляли из метателей. Арсолан являлся мирной страной, и жители ее не любили проливать кровь, ни свою, ни чужую; а если уж приходилось этим заниматься, они призывали горные племена - казу, тазени, утамара, шиче и других, охотно служивших солнечному богу и сыну его, великому сагамору.

Когда воинство скрылось за поворотом дороги, пали сумерки, но у обрыва, под которым ревел соленый поток, и с другой стороны, на скалах, стали наливаться алым, синим и желтоватым светом знаки Юкаты - добрые пожелания путникам, изречения из Чилам Баль и символы, с которых начинались имена шести богов. Они уходили вдаль двумя неяркими, но заметными полосками, и то была одна из многих арсоланских уловок, вроде умения перебрасывать мосты на канатах, размягчать камни едким зельем, спускать на воду гигантские плоты или чеканить столь одинаковые монеты, что с помощью их развешивали самый дорогой товар. Что же касается этой хитрости, знаков, нанесенных волшебными светящимися красками, то она позволяла преодолеть горную дорогу в ночной тьме, без опасения свалиться в пропасть или разбить лоб о скалы.

Чааг Чу показал на голубоватую надпись, гласившую: "Путник, пусть будет милостив к тебе Сеннам. Делай четыре шага за один вздох, и Утреннее Песнопение ты услышишь в Боро".

– А мы услышим его на плоту, воины, если поторопимся.

Дженнак кивнул, прислушиваясь, как Ирасса на бритском втолковывает Амаду, что если бы были у них не ламы, эти шерстяные недомерки с гусиными шеями, а быстроногие скакуны, то весь путь занял бы полтора кольца или еще меньшее время. А так придется им плестись пешком, и этот способ недостоин светлого лорда и славных воинов, которым - видит Куул! - положено странствовать по земле на конях с серебристыми гривами и огненными очами. Амад, как истый кочевник и ценитель лошадей, одобрительно хмыкал и поддакивал, но когда Ирасса принялся насмехаться над Чаагом Чу, над его важным видом и белыми длинными одеждами, не подобающими мужчине, сказитель заявил, что у каждого народа свой обычай, и хоть арсоланцы не ездят на скакунах и одеваются с пышностью, зато головы у них на месте. Головы, а не задницы! И это всякому ясно - всякому, кто поглядит на огромный мост, переброшенный над проливом, и эту дорогу, озаренную колдовскими огнями. Ирасса, в свой черед, возразил, что в Бритайе и мосты умеют строить, и ездить по ним на лошадях, и путь освещать факелами, и выходит, что страна его ничем не уступает Арсолане; но вот таких разряженых петухов, как этот Чак Чик, в ней не водится, а коли бы завелся хоть один, так его непременно утопили бы в бочке с пивом. Он еще долго пересчитывал кости арсоланцу - видно, не мог простить посягательств на свою бороду, и того, что Чааг Чу назвал его дикарем.