мечты —

Получить другое зданье,

Этот зов издалека

Буду ждать, как милость божью.

Снова с трепетом и дрожью

Стать хочу я молодежью,

Ожидающей звонка.

И у сказки нет конца,

И душа не отлетела.

Взяв ее из рук отца,

Ты вдохнешь в другое тело.

Пусть художники снуют —

Тут халтура, там — зарплата.

Жизнь нелепа и горбата,

Но стоит среди Арбата

Наш вернувшийся приют.

Неподвластные огню

Наши детские игрушки —

В ресторане — то меню,

И у входа — те старушки.

В окнах мечутся огни,

И среди мероприятья

Мы забудем про проклятья

И в объятья — словно братья…

— О, надо идти!

Позвони мне, позвони…

«В МОСКВЕ, В САМОМ ЛУЧШЕМ РАЙОНЕ…»

При Гильдии киноактеров существует ансамбль «Генофонд». В его звездном составе — Евгений Жариков, Александр Голобородько, Игорь Старыгин, Борис Химичев, Борис Клюев, Аристарх Ливанов и многие другие замечательные актеры. Ансамбль выходит на сцену по случаю юбилеев и памятных дат и исполняет торжественные, но при этом очень смешные песни. Руководит «Генофондом» талантливый человек — Борис Львович.

Я помню «капустники» Дома актера прежних лет, но такого мужского хора — с такими известными лицами и таким уровнем текстов — никогда не было. Я считаю это открытием в искусстве. То, что делает Боря Львович, — новый и очень трудный жанр.

Хочу привести здесь одну из исполненных «Генофондом» песен, в которую удалось уложить всю жизнь — мою и Дома актера.

(«В Москве, в самом лучшем районе»)

В Москве, в самом лучшем районе,

Стоял первый дом от угла.

Дурачась, играя, фасоня,

В нем муза театра жила.

Утесова, Райкина, Плятта

Там ждали подмостки всегда.

И мы, молодые ребята,

Порой пробирались туда.

Встречал ресторан нас, как близких,

И ставил лишь только своим

Капустку на стол по-гурийски,

Селедку с лучком золотым.

А вот — по-суворовски мясо

И сельдь бородинская тут…

Сейчас, вроде, выбора — масса,

А вспомнишь — так слюнки текут!

(«Враги сожгли родную хату»)

Враги сожгли родную хату

И ей владеют с этих пор.

Туда не ходим мы, ребята,

Хоть называется «Актер».

Чтоб театральному народу

Купить там галстук и трусы,

Должны не меньше, чем полгода,

Искусство в массы мы нести!

Без дома жить не могут люди!

Забудем ли когда-нибудь,

Как Эскина могучей грудью

Нам пробивала к счастью путь?

Как мы, артисты и поэты,

Таскали лозунги за ней,

Чтоб отдала нам Власть Советов

Свой Революции музей!

Приют нам вряд ли б обломился,

Но, видно, есть на свете Бог:

Союз Советский развалился,

Чем очень Эскиной помог!

Губенко тут случился, кстати,

Проблему росчерком решил,

И Министерством на Арбате

Нас, уходя, благословил!

(«Комсомольцы — добровольцы»)

«Генофонд» наш и дерзок, и крут,

Но тебе заявляем без лести:

Пусть хоть все президенты уйдут,

Лишь бы ты оставалась на месте!

Лишь вчера голосовали —

За кого — нынче вспомним едва ли…

А тебя мы навеки избрали,

Да и ты нас избрала в пути.

Хоть мы очень знамениты,

В душах чувство цыплячье сокрыто:

Быть всегда под крылом Маргариты —

Только так можно счастье найти!

ПОЭМА ПЕТРА ФОМЕНКО

Когда на одном из юбилеев Дома актера Петр Наумович Фоменко стал читать со сцены посвященную папе, мне и Дому актера поэму, я была потрясена. Может, это самая большая моя гордость.

Выступление Петр Наумович предварил такими словами: «Первый, и дай Бог, последний раз позволил себе что-то написать. В Доме актера мы свили себе гнездо. И, думаю, Маргарита простит нам и это затянувшееся бытие в ее Доме, и некоторое амикошонство, которое я сейчас себе позволю. Я буду краток. Поэма. Александр Блок. „Возмездие“».

Плод больного воображения

Ну, пойдем, старая кляча, ломать своего Шекспира.

Эдмонд Кин (он же A.M. Эски́н)

Когда ты загнан и забит

Людьми, заботой иль тоскою;

Когда под гробовой доскою

Все, что тебя пленяло, спит…

Тогда — остановись на миг

Пред домом на Арбате Старом,

Войди в подъезд —

Горячим паром

Тебя согреет он, и крик

Исторгнет вдруг душа больная,

Навстречу — женщина шальная,

Открыв объятья, как родная.

Да кто ж ты?

«Я? Я домовая.

Войди в мой дом и все забудь,

С бедой мы вместе как-нибудь

На этаже седьмом поладим.

Ты пьешь? Ах, нет! Тогда не сладим.

Быть домовой — такая ноша».

«А как зовут тебя?» —

«Маргоша».

Так начинался наш роман.

Мы с ней спустились в ресторан.

Я развязал. И с домовой

Из праха бес восстал, и вой

Вдруг исторгает домовая,

С себя одежду всю срывая,

Меня в объятья заключая.

«Где Рубенс? — трубно возглашает.

Лишь он с натурой совладает

Своею кистью.

Где же он?»

Но обрывается вдруг сон.

Вахтер из теплого преддверья

Меня выбрасывает вон,

Лишая веры и доверья.

Кто истолкует мне мой сон?

Хороший он иль нехороший?

Что наяву сулит мне он?

И, наконец, где ты, Маргоша?

И вот стоишь ты, чуть не плача,

И нет ни посоха, ни лиры.

Ступай же, старая ты кляча,

Опять ломать свово Шекспира.

Кто ты? Кто я?

Я — Эдмонд Кин.

Нет, ты не