В его лимузине она всегда садилась подальше от него, складывала руки на коленях. А когда они танцевали, то Маги всегда держалась отстраненно и напряженно, что превращало песни, подобные «Ночь создана для любви», в жестокую насмешку. Была ли она фригидной, боялась чего-то или страдала от какого-нибудь особенного французского невроза? Загадочная женщина.

Дарси думал о ней все время, любопытство сводило его с ума, но Маги не давала ему ключа к разгадке. И что еще хуже, она оставалась недоступной. Всякий раз, когда Дарси говорил с Маги, ему казалось, что она едва сдерживается, чтобы не расхохотаться ему в лицо, но она ни разу не выдала себя. Какая же выдержка у этой женщины!

— Послушай, я позвоню завтра, но ты постарайся не заболеть. Ты сможешь лечь пораньше? — с тревогой спросил он.

— Да, — пустым, бесцветным голосом ответила Маги. — Обещаю тебе.

Джейсон Дарси безутешно бродил по галерее Нэтена.

Наблюдая за толпой, он удивился огромному количеству знакомых лиц. Это было больше похоже на премьеру оперы в Метрополитен, чем на вернисаж.

Но стоило Дарси взглянуть на картины, как он мгновенно утратил интерес к окружающим его людям. Ему показалось, что вихрь неистовой силы вырвал его из привычной обстановки и перенес в другую страну. Каждое полотно было шагом на пути в иной, лучший мир. Рассудок, размышления, логика, время и само пространство таяли, превращаясь в немыслимое великолепие красок, создававших нечто настоящее, живое, дышащее.

«Но что же вдохновило этого художника, что именно он изобразил?» — спрашивал себя Дарси. Столик в кафе и несколько стульев под оранжевым навесом; несколько тополей, млеющих на жаре; корзина с буханкой хлеба, редиской и букетом георгинов; женщина в утреннем саду. Все было таким простым, примитивным, много раз написанным другими художниками.

Но эмоции художника, охватившие его, когда он смотрел на эти предметы, настолько слились с тем, что он изобразил на холсте, что ему удалось стереть грань между своим миром ощущений и тем миром, в котором находился зритель. Какое-то мгновение Дарси видел мир глазами Мистраля, чувствовал, как он.

Пораженный, обрадованный, опьяненный нахлынувшими на него ощущениями, Дарси ходил по залу, и ему чудилось, что он уже не в Нью-Йорке, а где-то в сельской местности, среди просторов, залитых солнцем. Он прошел по длинному залу и оказался в небольшой комнате, но даже не заметил, что там необычно много народа и все говорят без умолку.

Маги! Дарси вздрогнул, волосы встали дыбом у него на затылке, когда он увидел на каждой стене огромные картины, на которых Маги, обнаженная, позволяла всем насладиться великолепием своего тела. Выставленная напоказ, бесстыжая, невероятно счастливая, открытая взгляду любого, более эротичная, щедрая и чувственная, чем любая из женщин, живая или изображенная художником.

Вожделение, ощутимое, голодное, неприкрытое, яростное вожделение насыщало картины, на которых Маги лежала, раскинув ноги на неубранной кровати, свесив одну руку на пол; стояла в ванной, намыливая свое тело; лежала на груде зеленых подушек и смеялась, ее соски были нежными и розовыми, а на волосах внизу живота горело солнце.

Дарси стоял неподвижно, застывший, не в силах отвести глаз от картин, и слушал обрывки фраз, долетавшие до него. В воздухе витало возбуждение, которое всегда предшествует грандиозному скандалу.

— Манекенщица у Бьянки, моя дорогая, эта французская девушка… Любовница Перри Килкаллена… Какая кожа… Я видел их вместе у «Максима»… Вы сказали, Бьянки?.. Вдова, черт побери…. Невероятная грудь… А разве у них не было ребенка?.. Встречала ее у Лалли, да, я уверена… Да-да, ребенок, девочка… Как комитет больницы мог только допустить подобную… Килкаллены наверняка в ужасе… Не будь такой провинциальной… Шокирующее зрелище… Когда было написано, вы сказали? Манекенщица у Бьянки… Бедная Мэри Джейн… Чья любовница, Перри Килкаллена?

Почему, черт побери, он не писал свои картины спермой? Почему ему было просто не трахнуть свои полотна, думал Дарси. Его затрясло от истерического, еле сдерживаемого смеха. Никогда еще жизнь не нападала на него так неожиданно. Эта непорочная лилия, эта сдержанная и таинственная принцесса, как ловко она его провела! Какая женщина! И восхищение Маги наполнило сердце Дарси, пока он рассматривал лица собравшихся в комнате мужчин, чьи глаза пожирали полотна. Он мог бы поспорить, что большая их часть еле сдерживает возбуждение. Сам Дарси, во всяком случае, чувствовал себя жеребцом. О, Маги, дорогая Маги, так, значит, ты «слышала» о Мистрале… Интересно, сколько раз он бросал работу, чтобы трахнуть тебя? И каким образом ему вообще удавалось вспомнить о своих холстах и кистях? У мужика просто талант концентрироваться на работе при любых обстоятельствах. О, Маги, ни одной женщине не удавалось так меня поразить! Я снова чувствую себя пятнадцатилетним девственником. Браво!

К полудню следующего дня Маги осталась без работы. Она ни в чем не винила Альберто Бьянки. Такая манекенщица ему не требовалась. Он ответил десятку возмущенных клиенток и только потом попросил Маги зайти к нему в кабинет. И если никто из них не назвал Маги падшей женщиной, то только потому, что это слово давно вышло из употребления. Разумеется, Маги никто бы теперь не доверил организовать показ мод в целях благотворительности. А что касается ее работы в качестве манекенщицы, то она пошла бы во вред продажам. Люди приходили бы взглянуть на Маги из-за возникшего скандала, но никто бы не стал заказывать те платья, которые она надевала. Наряд, побывавший на ее плечах, сразу бы получил невидимый ярлык: «Непристойно».

Прощаясь с Маги и вручая ей чек с суммой, равной ее двухнедельному заработку, Альберто Бьянки испытывал два чувства. Ему было жаль расставаться с лучшей своей манекенщицей, и он сгорал от желания побыстрее добраться до галереи Нэтена и своими глазами увидеть, как Маги выглядит в чем мать родила. Господь свидетель, он потратил немало времени на пустые догадки.

Дарси попытался поговорить с Маги по телефону, как только вернулся домой из галереи. Но у него ничего не вышло. Няня Баттерфилд сказала, что она уже легла. Дарси звонил еще и еще, но Маги не подходила. Не стала она разговаривать и с Лалли. Маги попросила няню подходить к телефону и всем отвечать, что хозяйка уехала из города и неизвестно когда будет.

Не дозвонившись до Маги, Дарси поехал к ней, но швейцар получил строгое указание никого не пропускать наверх. Дарси посылал ей цветы дважды в день, сопровождая букеты записками с просьбой позвонить ему домой или в офис, но Маги не откликалась на его мольбы. Он простаивал часами на тротуаре возле ее дома, но Маги так и не вышла. Дарси перепробовал все, ему оставалось только переодеться в мальчишку-рассыльного. Он сам удивлялся своему поведению, но отказаться от Маги Дарси не мог.

Через четыре дня после открытия выставки Дарси позвонил Маги ближе к вечеру, предполагая, что она наконец готова выйти из добровольного заточения. Когда зазвонил телефон, Маги нежилась в ванной, няня Баттерфилд готовила ужин для Тедди. Поэтому малышка осмелилась сама снять трубку, что ей категорически запрещали делать.