– Она сказала, – перевел ведьмак, – чтобы тыутопился!

– Эх, жаль, – сказал Лютик, – не мог я с вамипоплавать. Что делать, я на море блюю так, что хуже не придумаешь. А знаешь, яни разу в жизни не болтал с сиреной. Обидно, черт побери.

– Насколько я тебя знаю, – проговорил Геральт,приторачивая вьюки, – балладу ты напишешь и без того.

– Верно. Уже готовы первые строчки. В моей балладесирена пожертвует собою ради князя, сменит рыбий хвост на шикарные ножки, нозаплатит за это потерей голоса. Князь изменит ей, бросит, и тогда она умрет оттоски, обратится в пену морскую, когда первые лучи солнца…

– Кто поверит в такую чушь?

– Неважно, – фыркнул Лютик. – Баллады пишутне для того, чтобы в них верили. Их пишут, чтобы ими волновать. А, чего с тобойговорить! Что ты в этом смыслишь? Скажи лучше, сколько заплатил Агловаль?

– Нисколько. Сказал, что я не справился с задачей. Чтоон ожидал другого, а он платит за дела, а не за добрые намерения.

Лютик покачал головой, снял шапочку и сочувственно посмотрелна ведьмака.

– Означает ли сие, что у нас по-прежнему нет денег?

– Похоже на то.

Лютик сделал еще более жалостливую мину.

– Все из-за меня. Моя вина, Геральт, ты не в обиде?

Нет, ведьмак не был на Лютика в обиде. Совершенно не был.

Хотя то, что с ним случилось, несомненно, произошло по винеЛютика. Именно Лютик настаивал на том, чтобы отправиться на гулянье в ЧетыреКлена. Гулянья, доказывал он, удовлетворяют глубокие и естественные потребностилюдей. Время от времени, утверждал бард, человеку надобно встречаться с себеподобными там, где можно посмеяться и попеть, набить пузо шашлыками и пирогами,набраться пива, послушать музыку и потискать в танце потные округлости девушек.Если б каждый человек пожелал удовлетворять эти потребности, так сказать, врозницу, доказывал Лютик, спорадически и неорганизованно, возник бы неописуемыйхаос. Поэтому придумали праздники и гулянья. А коли существуют праздники игулянья, то на них следует бывать.

Геральт не возражал, хотя в перечне его собственныхестественных и глубоких потребностей участие в гуляньях занимало далеко непервое место. Однако он согласился сопровождать Лютика, поскольку рассчитывал всборище людей добыть информацию о возможном задании или занятии – давно его никтоне нанимал, и запас его наличных небезопасно уменьшился.

Ведьмак не держал на Лютика зла за то, что тот прицепился кЛеснякам. Он и сам был виноват – мог вмешаться и остановить барда. Не сделалэтого, потому что тоже терпеть не мог пользующихся дурной славой Стражей Пущи,именуемых в народе Лесняками – добровольной организации, занимающейсяистреблением нелюдей. Он сам еле сдерживался, слушая их похвальбы о том, какони нашпиговали стрелами, зарезали либо повесили эльфа, лешего или духобаба.Лютик же, который, путешествуя в обществе ведьмака, решил, что он в полнойбезопасности, превзошел самого себя. Сначала Стражи не отвечали на его задирки,ехидные замечания и наглые намеки, вызывающие хохот у наблюдавших за развитиемсобытий крестьян. Однако, когда Лютик пропел заранее заготовленный хамский иоскорбительный куплет, оканчивающийся вообще-то совершенно нейтральнымисловами: «Я не знаю о таком, кто б хотел быть Лесняком», возник скандал,завершившийся всеобщей потасовкой, а сарай, игравший роль танцзала, сгорелдотла. Вмешалась дружина комеса Будибога по прозвищу Плешак, которомуподчинялись Четыре Клена. Лесняков, Лютика, а заодно и Геральта признали сообщавиновными во всем ущербе, уроне и преступлениях, включая и совращение некоейрыжей немой малолетки, которую после случившегося нашли в кустах за гумномпорозовевшей и глуповато улыбающейся, в ночной рубашке, задранной аж доподмышек. К счастью, комес Плешак знал Лютика, поэтому все кончилось штрафом,который тем не менее поглотил всю их наличность. К тому же им пришлось со всехконских ног удирать из Четырех Кленов, потому что изгнанные из деревни Лесникигрозились отыграться на них, а в окружающих лесах на нимф охотился их отряд,насчитывавший свыше сорока голов. У Геральта не было ни малейшего желания статьмишенью для Лесняковых стрел – стрелы были зазубренные, как гарпуньинаконечники, и страшно калечили тех, в кого попадали.

Пришлось отказаться от первоначального плана посетитьрасположенные неподалеку от Пущи деревни, в которых ведьмак рассчитывал получитьработу. Вместо этого они поехали к морю, в Бремервоорд. К сожалению, кромемалообещающей любовной интриги князя Агловаля и сирены Шъееназ, ведьмак работыне нашел. Они уже проели золотой Геральтов перстень с печаткой и брошь салександритом, которую трубадур некогда получил на память от одной измногочисленных невест. Все было скверно. И все же нет, ведьмак не был зол наЛютика.

– Нет, Лютик, – сказал он. – Я на тебя несержусь.

Лютик не поверил, что явно следовало из его молчания.

Лютик молчал редко. Он похлопал коня по загривку, неведомокоторый раз покопался во вьюках. Геральт знал, что ничего такого, что можнобыло бы обратить в наличные, там не окажется. Запах еды, несомый бризом отближайшего дома, становился невыносимым.

– Мэтр! – крикнул кто-то. – Эй, мэтр!

– Слушаю, – повернулся Геральт. Из остановившейсярядом двуколки, запряженной в пару онагров, выбрался брюхатый, солидный мужчинав войлочных башмаках и тяжелой шубе из волчьих шкур.

– Э-э-э… ну, того… – растерялся брюхач, подходя. –Я не вас, господин… Я мэтра Лютика…

– Это я, – гордо выпрямился поэт, поправляяшапочку с пером цапли. – Чего желаете, добрый человек?

– Мое почтение, – сказал брюхач. – Я – ТелериДроухард по прозвищу Краснобай, бакалейщик, старшина здешней гильдии. Сын мой,Гаспар, обручается с Далией, дочерью Мествина, капитана когги.

– Ха, – сказал Лютик, храня достойную трубадурасерьезность. – Поздравляю и желаю счастья молодым. Чем могу служить? Илиречь идет о праве первой ночи? От этого я никогда не отказываюсь.