— Нет, — возразил Аскольд, наблюдая, как тот сбрасывает свою одежду. — Он хочет быть незаметным. Стать своим среди своих.

— Надо уходить, — печально сказал Кузьма, — как бы не выдал.

А Топорок скакал, впервые в жизни так нещадно нахлестывая лошадь. Сердце его выскакивало из груди. Еще там, в далеком для него теперь Козельске, защемило в груди от вести, сказанной ему воеводой. Тогда, не осознавая в полной мере силу, сидевшую в нем, Топорок и не мыслил об уходе. Но по мере приближения к тем, кого они искали с таким старанием, в голове все сильней стучало: «Свои!»

Вспоминались и забытый аромат родных весенних степей, и тепло костра холодным зимним днем в темной ободранной юрте, и пьянящий запах кумыса, и буйный топот бесчисленных ханских табунов, их манящее ржание… Но особенно заняло сердце, когда раздалось величественное «Уррагх!» Сколько было связано с этим кличем для тогда начинающего воина! Вмиг вылетела вся глубокая благодарность, которую он испытывал к урусам, спасшим ему жизнь. Теперь у Топорка было одно желание: попасть к своим. Ничего, если для этого пришлось содрать одежду с убитого сородича. Он догадывался, что Аскольд с Кузьмой наблюдают за ним, но его думы были уже далеко. Поспешно сброшена теплая урусская шубейка, и вот на плечах уже холодный чапан, косматая шапка надвинута на глаза — попробуй отличи!

Топорок бросился было к коню, да заметил, как на груди убитого что-то блеснуло. Он нагнулся и сорвал с шеи золотую пластинку с изображением какого-то зверя, висевшую на кожаном шнурке. Внутренний голос заставил надеть ее.

В пылу бешеной скачки Топорок не заметил, как словно из-под земли рядом с ним выросло несколько всадников. Плотно сидя на юрких, вертлявых лошаденках, они пристально разглядывали незнакомца.

— Почему отстал? — спросил немолодой татарин.

Топорка обожгла страшная мысль: «А вдруг обвинят в трусости? Это конец…» Дезертиру грозила жестокая кара. Слова застряли в горле.

— Да это трус! — возбужденно воскликнул молодой татарин.

Эти слова послужили командой. Все дружно набросились на Топорка, заломили руки, сорвали чапан — чего добру пропадать… И вдруг монголов как ветром сдуло с лошадей. Они попадали на колени:

— Прости, о повелитель!

В неярком зимнем солнце на груди Топорка горела золотая пластинка — пайцза! Изображенный на ней тигр смотрел свирепо и грозно. Вернув все, что успели забрать, всадники вскочили на коней и ускакали.

Полузанесенная тропинка, извиваясь в густом ельнике, привела двух промерзших путников к небольшой избушке, притаившейся под густыми раскидистыми ветвями. Судя по всему, в ней давно никто не бывал. Заботливо сложенные у входа дровишки припорошил снег. В очаге были остатки золы, на деревянной полке — несколько берестяных туесков. Кузьма деловито снял их, заглянул в каждый: пшено, ржаная мука, рушеный овес, несколько пригоршней черноватой соли. Под столом нашелся чугунок и несколько закопченных глиняных мисок.

Вскоре веселый огонек заплясал по сухим дровам, наполняя избу уютным теплом. Кузьма, натаяв снегу, засучил рукава и стал замешивать тесто.

— Эх, остаться бы здесь… Катись в тартарары эти чертовы татары! Видел, какая у них силища. Что мы одни сделаем? Тут миром надо подниматься, миром! Отец же твой один хочет противостоять… Раздавит нас враг, и думать нечего! — Он старательно и умело месил тесто.

— А если нет этого мира? Ты же сам видел, как сражался тот маленький отряд. Если бы ему немного помощи… — Аскольд вздохнул. — Но никому до других и дела нет, каждый сам по себе…

Поев, они выехали, когда начала надвигаться холодная зимняя ночь. Кузьма посмотрел на небо, поежился.

— Однако, Москва вроде недалече, — предупредил он. — Татары, наверное, на нее прут. Осторожней надо.

Выбравшись на открытое место, ехали медленно, тщательно вглядываясь в густеющую сумрачную даль. Решили не отрываться далеко от спасительной сини леса и в случае чего ждать друг друга три дня в той избушке.

Последние лучи заходящего солнца скупо гладили затаившуюся землю. Под копытами лошадей сухо похрустывало. Впереди показался высокий лысый холм, похожий на татарскую шапку.

— Кузьма, побудь здесь, я гляну, что впереди, — сказал Аскольд.

С высоты перед ним открылась потрясающая картина. Горящие костры заполнили всю долину. Широкой лентой охватывал этот мигающий коптящий пояс темневшую громаду крепостных стен какого-то города.

«Неужели Москва? — мелькнуло у юноши. — Значит, не ошибся Кузьма. И до нее добрались татары!»

Позади раздался приглушенный крик. Низко пригнувшись, Аскольд осторожно направил коня вниз по косогору, туда, где недавно оставил Кузьму. Остановился и несколько раз условно мяукнул. Ответа не было. Зато впереди юноша разглядел неясные шевелящиеся пятна. Спешившись, Аскольд подкрался ближе.

Татары, уверенные в своей безопасности, так увлеклись делом, что даже не подняли голов. Они боролись с извивающимся Кузьмой, пытаясь связать его. Тот, который сидел в голове, первым поплатился за свою беспечность. Не успев оглянуться, он оказался рассеченным надвое. Второй, увидев Аскольда, завизжал, точно ему подпалили зад, и, выхватив кривую саблю, бросился на юношу. Клинки скрестились, и через мгновение монгол был обезоружен. Он бросился бежать. Аскольд, выхватив нож, метнул его вслед убегавшему врагу. Оружие нашло свою цель.

Кузьма вставал с земли, ощупывая горло.

— Топорка рук дело, это он навел, — Кузьма сплюнул и отер губы рукавом. — Зря я тебя тогда послушал, не ушел бы гад. Попадись он мне теперь — живым не выпущу!

Аскольд помолчал, потом сказал решительно:

— Ступай в избу, отлежись, я один пойду. Если со мной что случится, знаешь, что говорить.

Эта первая скачка и относительно легкая победа прибавила юноше уверенности и решительности.

Топорка разбудил пес — заерзал, зарычал. Открыв глаза и встретив полнейший мрак, монгол сначала не сообразил, где находится. Откуда-то доносились обрывки родной речи. Голоса приблизились, кто-то зашебуршал сеном, и Топорок вспомнил, где он. Накануне вечером он наткнулся на лагерь своих. Побродил вокруг, отыскал стог сена и решил там заночевать. Соседом оказался большой пес — вопреки опасениям лаять не стал, обнюхал и устроился рядом. Так и заснули, греясь друг о друга…

Скрываться дальше не было смысла. Топор решительно полез наружу. Монгол, дергавший сено для своей лошади, отпрянул с ужасом и схватился за саблю. Его товарищи, не успевшие слезть с коней, враз выхватили луки.

— Подождите! — завопил Топорок, широко расставив руки.

Услышав родной язык, монголы опустили оружие.

— Ты кто? — спросил один из них.

Топорок назвал свое имя.

— Псина твоя? Что, пастушил раньше?

Топорок утвердительно закивал.

— Сам откуда?