– Триммер настроен, авион готов к вылету, – сдержанно сообщил он.

– Спасибо, – поблагодарила Ника, испытывая сожаление, что у нее нет даже нескольких минут, чтобы переброситься с Анселем парой слов. У нее не было ничего такого важного, да и вернется уже через каких-то пару часов… Но очень хотелось хоть ненадолго побыть вместе прямо сейчас. Поговорить. Постоять рядом. Почувствовать молчаливую поддержку. И почему, почему она не делала этого раньше, когда у обоих было время? Даже здесь, на мысе Горн, у них выдавались свободные вечера… Но – нет, тогда время казалось чем-то само собой разумеющимся, и она его совершенно не ценила – и не делала того, что стало для нее очень важным сейчас, когда времени уже не осталось… Нельзя, нельзя откладывать на потом то, что можно сделать сейчас! Ведь никакого «потом» может уже и не быть… Как никогда не будет этого «потом» у Ванессы…

Нильсон открыл дверцу кабины и забросил внутрь увесистый саквояж. Поймав удивленный взгляд Ники, пояснил:

– Бинты, лекарства и все такое.

Девушка рассеянно кивнула и обошла авион. С другой стороны уже ждал Ансель.

Ника забралась в кабину, но захлопывать дверь не торопилась. Нужно что-то сказать Анселю. Что-то очень важное. Только что?…

Прежде чем Ника сумела вычленить из своих мыслей нечто связное, Ансель захлопнул дверцу кабины. А затем приложил ребро ладони к груди в традиционном напутственном жесте мыса Горн. И Нике ничего не оставалось, как взлететь.

– Очень устала? – заботливо спросил Нильсон после того, как авион набрал высоту.

– Есть немного, – призналась девушка и покосилась на медбрата.

Она и впрямь была слишком утомлена, измучена тревогой о Тристане, мыслями об Анселе, беспокойством об Алисии с Тиккори и почти не обращала на Нильсона внимания. А ведь он так за нее волновался! Ника прекрасно понимала, что ждать тех, кто улетел навстречу опасности, и пребывать в неведении об их судьбе намного труднее, чем собственно встречаться с этой опасностью лицом к лицу.

– Да и ты наверняка измучен. Я была сегодня в лазарете и видела, что там творится…

Нильсон помрачнел и отвернулся.

– Я никогда и не думал, что так может быть, – глухо сказал он. – Нет, конечно, я понимал, что война – это раненые, много раненых. Но одно дело – понимать умом, и совсем другое – увидеть по-настоящему.

Юноша покачал головой. Ника на ощупь нашла его руку и крепко пожала, стараясь поддержать. Конечно, ему было очень непросто! Работа в лазарете и впрямь тяжела, и к тому же джентльменам труднее справляться со стрессом, так что они больше переживают.

– В реальности все оказалось намного страшнее, – продолжил Нильсон, и давно наболевшие слова хлынули из него потоком. – В воображении ты не слышишь всех этих стонов и криков, они не превращаются в звон в твоих ушах после того, как ты проводишь среди них много часов подряд. В воображении ты не чувствуешь запаха крови и зараженных ран… Не проходишь мимо тяжелораненых, оставляя их умирать, чтобы помочь тем, у кого больше шансов выжить… В воображении твоя страна не проигрывает войну, ты не сидишь на военной базе, к которой подходит огромная армия, готовая снести тебя с лица земли…

– Нильсон, мы справимся, – перебила его Ника, понимая, что юноша буквально падает в бездну отчаяния. – Мы сумеем дать отпор.

Наверное, ее словам не хватало убежденности, потому что медбрат лишь горько усмехнулся.

– Как? Как мы сумеем дать отпор? Мы – всего лишь пограничная база, а у них – целая армия! Может, одна авионера и стоит двадцати авиолетчиков, но их там куда больше, чем двадцать на одну. А авионеры уже давно такие уставшие. Да и не стоит одна авионера двадцати авиолетчиков… Ты стоишь. Тристан, мадам рей Данс, Черная Берта и еще с десяток – стоят. Остальные – нет; я достаточно долго пробыл на мысе Горн, чтобы это знать.

– Я уверена, у генерала эр Спата есть план, – попробовала успокоить его Ника, сама не очень-то веря в то, что говорит. У нее еще не было времени задаться вопросом, что они будут делать в сложившейся для мыса Горн непростой ситуации, но слова Нильсона звучали, увы, очень резонно.

– Единственный разумный план в такой ситуации – это сдаться и избежать ненужных потерь. Но нет, мадам генерал заявила, что мы будем стоять до конца… А нас она спросила? Хотим мы стоять до конца? Готовы?

В голосе Нильсона звучало неподдельное возмущение, и Ника удивленно на него покосилась. Медбрат всегда был такой спокойный, такой обходительный и мягкий; она и понятия не имела, что он может испытывать столь сильные эмоции!

С другой стороны, когда перед тобой возникает угроза смерти, нельзя требовать от всех людей спокойствия и уж тем более героизма и самопожертвования.

– И все равно я уверена, что мы справимся. Мы же – Арамантида, мы парим в небе и правим миром, – предприняла Ника очередную попытку подбодрить Нильсона.

– Уже не парим, – пробормотал юноша, ничуть не успокоенный бодрым имперским девизом. – Нас сбили. Только мыс Горн еще и цепляется за край обрыва, но и его вот-вот столкнут… Ника! – внезапно воскликнул Нильсон. – А давай улетим?

– Куда? – не поняла девушка.

– Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! У нас есть самый мощный авион, мы сможем забраться туда, где нас никто не найдет. Только ты и я. Вместе. Вдвоем.

– Ты… ты что, предлагаешь бежать? – опешила Ника, полностью упустив из вида романтичное «только ты и я». – Дезертировать?

– Я предлагаю спасти наши жизни, – ответил Нильсон.

Несколько минут Ника молчала, настолько сильно ее поразило даже и не само предложение, а то, что оно поступило от Нильсона. Как же так? Он всегда казался ей таким понимающим, таким рассудительным и благородным! Не то чтобы она ожидала от него геройства или беспримерного подвига, но не дезертирства же!

Хотя… Хотя, если быть уж совсем честной, нельзя сказать, что в душе Ники ничего не отозвалось на призыв юноши. На короткий, очень короткий момент подумалось, что это не такая уж и плохая идея; она разом решает все проблемы. Точнее, не решает, а оставляет их позади. Гордость, верность своей стране, геройство и отвага – это все прекрасно звучит в теории, но когда наступает момент, когда надо проявить все эти замечательные, благородные качества и, скорее всего, заплатить за них собственной жизнью, их привлекательность сразу меркнет. Как ни крути, а умирать – страшно.

Но этот момент миновал, и Ника вдруг очень отчетливо осознала, что на ней – небесно-голубая форма авионеры, она ощущала ее почти физически – как строгое прикосновение, как требовательный взгляд. Она – авионера, она – символ мощи Арамантиды. Она не может подвести. Именно сейчас Империя как никогда прежде нуждается в каждой авионере. Легко рассуждать о своей высокой миссии, когда Арамантида парит в небе и правит миром, но настоящая преданность проявляется именно сейчас, когда Империя рухнула. Нельзя любить только в радости, нужно любить и в горе. Нельзя служить своей стране только тогда, когда она побеждает, нужно служить и тогда, когда она терпит поражение, и служить в два, в три раза самоотверженнее.