— Безо всякой причины, — визгливо добавила она. Пауза.

— Ты что, думаешь, я ее не спрашивала? Думаешь, не пыталась?

Молчание.

— Ах да, ну еще бы, как же иначе. Может, сам тогда попробуешь?

И меня отправили в Пало-Альто.

У отца я прожила две недели. Через дорогу от “Портофино апартментс”, очень высоких и пустых по сравнению с приземистым и захламленным домом матери, была забегаловка “У Дэнни”. Отец и Тамар снимали самую большую квартиру, повсюду были натюрморты взрослой жизни, которые старательно выкладывала Тамар, — миска блестящих от воска фруктов на кухонной стойке, барная тележка с непочатыми бутылками спиртного. Ковролин с четкими следами от пылесоса.

Сюзанна меня забудет, думала я, жизнь на ранчо продолжится без меня, и ничего у меня не останется.

Чувство, что со мной обошлись несправедливо, разбухало от таких переживаний, обжиралось ими. Сюзанна стала кем-то вроде солдатской невесты, оставшейся в родном городе, чей образ на расстоянии сделался зыбким, идеальным. Но, может, в глубине души мне и стало легче. От того, что я ненадолго уеду. Меня напугало все случившееся дома у Даттонов, неживое лицо Сюзанны. Это все, конечно, были крошечные укольчики, крошечные сдвиги и тревоги, но все равно — они были.

Чего я ждала, когда ехала жить к отцу и Тамар? Что отец надумает разузнать, почему же я так себя повела?

Что он поступит по-отцовски, накажет меня? Ему, похоже, казалось, что наказывать меня он теперь не имеет права, и он обращался со мной любезно и вежливо, как с престарелым родителем.

Увидев меня, он вздрогнул: прошло уже больше двух месяцев. Вспомнил, похоже, что меня нужно обнять, и, дернувшись, шагнул ко мне. Я заметила новые складочки у него за ушами, и одет он был в ковбойскую рубаху, которую я раньше не видела. Я знала, что тоже изменилась. Я отрастила волосы, перестала подравнивать кончики, как Сюзанна. Платье, которое я нашла на ранчо, было таким заношенным, что в дырки на рукавах можно было просунуть большие пальцы. Отец кинулся было за моей сумкой, но я уже забросила ее на заднее сиденье.

— Но все равно спасибо. — Я постаралась улыбнуться.

Он стоял, вытянув руки по бокам, и беспомощно улыбался в ответ, будто иностранец, которому нужно объяснить дорогу еще раз. Для него все, что творилось у меня в голове, было каким-то загадочным фокусом, и он только смотрел и удивлялся. Как угадать, где там секретная ниша, он понятия не имел. Когда мы уселись в машину, я прямо чувствовала, как он набирается сил, чтобы включить в себе родителя.

— Мне же не надо держать тебя под замком, нет? — спросил он. Неуверенный смех. — Не станешь по чужим домам лазить?

Я помотала головой, он заметно расслабился. Словно с каким-то делом разобрался.

— Хорошо, что ты именно сейчас у нас погостишь, — продолжил он, как будто я здесь оказалась по своей воле. — Мы как раз обустроились. Тамар очень придирчиво выбирала мебель и все остальное. — Он включил зажигание, уже позабыв о каких-то там проблемах со мной. — За барной тележкой вообще ездила на блошиный рынок в Халф-Мун-Бэй.

В какой-то миг мне захотелось потянуться к нему, прочертить линию от себя к человеку, который был моим отцом, но этот миг длился очень недолго.

— Можешь выбрать радиостанцию, — застенчиво, будто мальчик на танцах, предложил он.

Первые пару дней мы все нервничали. Я вставала пораньше, чтобы убрать постель в гостевой комнате, пытаясь снова сложить из подушек законченную композицию. Вся моя жизнь умещалась в сумочке на шнурке и спортивной сумке с одеждой, и я изо всех сил старалась, чтобы это существование было аккуратным и незаметным. Как в походе, думала я, небольшое приключение, проверка на самодостаточность. В первый вечер отец купил картонное ведерко мороженого с прожилками шоколада, наложил всем щедрые, гигантские порции. Мы с Тамар в своих мисках только поковырялись, но отец старательно съел две. И все смотрел на нас, точно мы могли засвидетельствовать его радость. Его женщины, его мороженое.

Тамар, вот кто меня поразил. Тамар в плюшевых шортиках и футболке из колледжа, о котором я даже не слышала. Которая депилировала ноги воском при помощи сложного прибора, наполнявшего весь дом камфорной влажностью. Ее шеренги мазей и масел для волос. Лунки ногтей, которые она разглядывала, пытаясь понять, хватает ли ей витаминов.

Сначала она, похоже, мне не очень-то обрадовалась. Неуклюже обняла, будто обреченно смирялась с ролью моей новой матери. Я тоже была разочарована. Она оказалась обычной девушкой, а вовсе не экзотической женщиной, которой я ее себе когда-то представляла, — все, что мне казалось в ней особенным, на самом деле было тем, что Расселл называл “приходами обычного мира”. Тамар делала все, что ей полагалось. Работала у отца, носила костюмчик. До смерти хотела замуж.

Но ее холодность, вуалька взрослости, которую она временно нацепила как маскарадный костюм, быстро исчезла. Она разрешала мне рыться в ее стеганой косметичке, в пузатеньких флаконах духов, глядя на меня с гордостью истинного коллекционера. Всучила мне свою блузку с рукавами-фонариками и перламутровыми пуговками.

— Я просто такое больше не ношу, — пожала она плечами, дергая за торчащую ниточку. — А вот на тебе будет хорошо смотреться. Что-то такое елизаветинское.

И блузка действительно на мне хорошо смотрелась. Тамар разбиралась в таких вещах. Она знала, сколько калорий почти во всех продуктах, и саркастично мне их сообщала, как будто посмеиваясь над собственной осведомленностью. Она готовила виндалу из овощей.

Чечевицу в горшочках под слоем желтого соуса, источавшего незнакомую мне яркость. Мучнистые антациды отец глотал как карамельки. Тамар подставляла отцу щеку для поцелуя, но отмахивалась, едва он пытался взять ее за руку.

— Ты весь потный, — говорила она.

Увидев, что я это заметила, отец посмеялся, но вид у него был пристыженный. Его забавляло то, как мы с ней спелись. Правда, иногда это выливалось в насмешки над ним. Однажды мы с ней разговаривали про “Спанки и негодяев”, и он решил поддержать разговор. Это мы, наверное, про “Маленьких негодяев” [14]. Мы с Тамар переглянулись.

— Это группа, — сказала она. — Ну, знаешь, рок-н-ролл, музыка, которую молодежь слушает.

И при виде его смущенного, растерянного лица мы снова расхохотались.

У них был дорогущий проигрыватель, который Тамар, объясняя это то акустикой, то эстетическими причинами, вечно хотела переставить в другой угол или в другую комнату. Она постоянно обсуждала какие-то планы на будущее: дубовые полы, новые потолочные плинтусы и даже новые кухонные полотенца, но, похоже, одного планирования ей вполне хватало. По сравнению с какофонией, которую мы слушали на ранчо, ее музыка была более прилизанной. Джейн Биркин и ее лягушатник-муж, старикан Серж.