– Крош, в чём дело? – Богдан плавно притормозил, свернув на просёлочную дорогу, встал у обочины.

     Огромная, бескрайняя степь убегала за горизонт, покрытая цветами, травами, пылью. Чуть дальше начнётся тайга, луга, усыпанные насыщенной зеленью, река Абакан из широкого устья со множеством притоков перекатится в быстрое, горное течение, спеша к месту смыкания двух хребтов Кирса и Джойского.

     – Говори, – повторил он, интонационно надавливая на молчащую, сжавшуюся Крош. – Выйдем, – он вышел, аккуратно захлопнув дверь. Если Тёмыч проснётся, будет им и разговор по душам, и секс ночью, и всё остальное, запланированное Богданом на сегодняшний вечер.

     Подал Жене руку, когда она выбиралась из Тундры – не по росточку Крош клиренс полноразмерного пикапа. Подхватил, прижал одной рукой к себе за талию, вторую по-хозяйски уместил на ягодице, ощутимо сжав.

     – Что случилось? – повторил он вопрос, вдавливая пальцы в ягодицу.

     – Да ничего…

     – Женя, – он встряхнул ношу, рыжие локоны взметнулись, упали на личико в веснушках, прикрыв зелень глаз и вздёрнутую верхнюю губу. Пришлось убрать пряди с лица, посмотреть в глаза. Женя заметно сжалась, часто-часто задышала, но отвести взгляд не сумела. Смотрела как кролик на удава, готовая к любому повороту.

     Твою мать! Твою ты богу в душу мать!

Богдан готов был провалиться в преисподнюю и открутить рога у главного чёрта ради такого взгляда Крош.

     – Я жду, – добил он, окончательно подавляя волю к сопротивлению, если она и была у этого рыжего, взволнованного цыплёнка.

     – Ты плохо обо мне думаешь? – пролепетала Женя.

     – Чего? – он не понял. Совсем ничего не понял. Прижал сильнее, подтянул выше, пока не оказались нос к носу: – Поясни. Человеческим языком, доступным для понимания.

     – После того… орального секса, ты плохо обо мне подумал? Я имею в виду, приличные женщины не делают такого… вот так не делают.

     – Не заглатывают по самые яйца, ты хочешь сказать? – помимо воли он улыбнулся. Увидел быстрый кивок, ещё пару таких же и румяные щёки. Что же ты всё время краснеешь, Крош… – Честно говоря, понятия не имею, что делают приличные женщины. Мне плевать на всех женщин мира, кроме одной-единственной – моей. Хочу, чтобы моя женщина отсасывала мне, стоя на коленях, и заглатывала, и делала сотни, тысячи неприличных вещей. Только со мной. Понимаешь? Мне не нужна гипотетическая «приличная женщина», мне нужна сколько угодно «неприличная», но лишь моя. Навсегда.

     – А?

     – Жень, вообще-то я понимаю, что ты не на бананах научилась, а на мужиках. Честно говоря, мне безразлично, сколько их было. Скажешь – хорошо. Не скажешь – плевать. Ты здесь, со мной, рядом. Живая, цветущая, красивая, аж зубы сводит, насколько красивая. Меня воспоминание об апреле заводит с полуоборота. Пусть «приличная женщина» другому мужику достанется, мне нравишься ты.

     – Нравлюсь? – Женька сощурилась, лукаво выглянув из-под упавшего рыжего локона. Вот лиса!

     – Сильно, Жень. Очень нравишься. И Тёмыч нравится, – подмигнул он. – Перестань загоняться, – Богдан поставил Женю на ноги, оправил сбившийся сарафан, останавливаясь наглой ладонью на груди, немного сжав манящую мягкость.

     – А чего тогда выпустил? Мне нравилось, между прочим, – вот, теперь он слышал свою Крош, а не перепуганного мышонка в состоянии перманентного анабиоза.

     – Потому что, если я ещё чуть-чуть подержу тебя – всё-таки заставлю отсосать. Прямо здесь и сейчас, – он посмотрел на Женьку, та нервно сглотнула, кинула плотоядный взгляд на его пах. – Обойдешься, для начала я собираюсь тебя поиметь, – отрезал Богдан. – Позже, если у тебя останутся силы, разрешу сделать то, к чему ты так настойчиво рвёшься. К тому же у нас в машине сын, вряд ли ему понравится проснуться, когда мама в поле… кхм.

     Богдан решил срезать путь, темнеть ещё не собиралось, однако и Тёмыч, и Крош порядком устали, набрались впечатлений, надышались свежим воздухом. День выдался длинным, почти бесконечным.

     После разговора Богдан не поехал домой. Как и планировал, он решил показать Жене частичку Хакасии. Она забавно реагировала, поминутно восхищалась, задавала вопросы, часто детские. Впрочем, много ли мы знаем о том, чего не видели никогда в жизни? В школе все посещали уроки географии, обществознания, истории, а оказываешься в новом месте – всё вызывает удивление, живой, часто наивный интерес.

     Остановились у реки, закованной в каменные берега, покрытые вековыми деревьями. Женька завороженно смотрела по сторонам, спрашивала – неужели здесь купаются? «Здесь» – прозвучало, будто они высадились на Луну, а Богдан, ни больше ни меньше – Нил Армстронг.

     Встретили знакомых рыбаков, выбравшихся недалеко от посёлка, ненадолго, провести время с душой, не для заработка.

     – Твоя? – бросив короткий взгляд на Женю, спросил Пётр – седой, грузный мужик под шестьдесят лет.

     Пётр был промысловым охотником, убийство ради развлечения не одобрял, хотя коллег, устраивающих «туры» для желающих получить острые впечатления, понимал – всё решают деньги, жизнь дикого зверя зачастую тоже. Он нередко брал в компанию Богдана. В тайгу они уходили на неделю и дольше, ночевали в заимках, передвигались на лыжах или снегоходах. Сейчас шёл июль, сезон охоты на многих зверей закрыт, потому Пётр отдыхал, от скуки перебивался рыбалкой.

     – Моя, – подтвердил Богдан. Пётр согласно кивнул, посмотрел на Тёмыча, устроившегося в слинге у мамы – идти к Богдану на руки малой отказался.

     «Моя» – значит, «моя». Петру было известно, что Богдан вдовец. Совместное пребывание в тайге порой выводит на откровенность даже молчаливых от природы, сдержанных людей.

     – Добро, – вот и весь комментарий. Никакого праздного любопытства, разглядывания, далеко идущих выводов, параграфов из учебника анатомии.

     – Это какая рыба? – спросила Крош, разглядывая щедрый улов Петра, Тёмыч в это время вносил важные поправки на тарабарском. Уж он-то знал, и что за рыба, и как её готовить, чем запивать. В общем, малец-удалец.

     – Это-то? Окунь, лещ вона, елец, плотвичка, гольяны, щука… – перечислял Пётр.

     – Щуку я знаю, – кивнула Крош. Тёма подтвердил: «Ба-ба-ба-па-па-па-пам». Пётр улыбнулся одними глазами. – А вон та?

     – Хариус.

     – Не слышала о такой, – растерянно проговорила Женя.

     – Не местная, что ли?

     – Из Москвы.

     – Ну, если из Москвы – угощайся, – хмыкнул Пётр.

     – Что вы! Неудобно… – смутилась Женя, Богдан видел, ей действительно неловко.

     Не привыкла к подаркам, от Богдана принимала лишь то, что для Тёмыча, не могла отказаться. За всё остальное платила из личных средств. В продуктовом магазине, клинике – всё сама. Богдан терпел. Пока. Любому человеку перестроиться сложно. Рачительной Крош, привыкшей рассчитывать на себя, тем более.