– Меня подобное поведение новой хозяйки магазина совершенно не удивляет, – пожала плечами я. – Она, видимо, прекрасно понимала, что, если скажет правду, помещение ей не сдадут. Возможно, у нее и прежде были неприятности подобного рода. А теперь она всячески поощряет детей, которые и без того постоянно возле ее салона болтаются. Ничего удивительного, что пошли всякие слухи.

– А что, слухи уже пошли? – Рейно, пожалуй, слегка встревожился. Запах горького «ксокоатля» теперь стал поистине сокрушительным.

– Да, и вас это, должно быть, сильно огорчит. Вы ведь столько труда положили, чтобы как-то объединить Ланскне, расколотый на две половины, так что создавшаяся ситуация не может вас не беспокоить. Я уж не говорю о том, что у самых старых жителей городка, наиболее приверженных традициям, присутствие тату-салона на центральной площади не может не вызвать гнева; но куда опаснее то, что в связи с этим способна вновь обостриться неприязнь между коренными жителями и мусульманской общиной.

Довольно грубый прием, понимаю, но мне нужно было спешить: запах шоколада был сейчас наиболее силен, и я хотела успеть посеять в душе Рейно как можно больше семян сомнения, пока мое летучее волшебство не начало ослабевать.

– Что это вы такое готовите? – не выдержал Рейно. – Какой-то необычный запах… Совсем незнакомый.

Я улыбнулась.

– Я просто пытаюсь довести до совершенства один новый рецепт. Надеюсь, к Пасхе у меня это получится.

Он даже головой тряхнул, словно пытаясь освободиться от наваждения, и заверил меня:

– Тогда я непременно к вам зайду и это попробую.

Я вручила ему сдачу и пригласила:

– Буду рада вскоре снова вас здесь увидеть. Приходите.

– Обязательно приду. Спасибо вам, Вианн.

Он вышел за дверь и решительно двинулся через площадь в ту сторону, где с миндального дерева уже начинали опадать белые как снег лепестки.

Пятница, 24 марта

Мими всю ночь провела в отцовской спальне. Я слышал, как она плакала, просилась выйти оттуда, и голосок у нее был жалобный, как у бродячей кошки. Но тетушка Анна на ее плач никакого внимания не обращала, так что и я был вынужден притворяться, будто ничего не слышу – но только до тех пор, пока тетушка Анна не отправилась спать. А потом я сразу же подкрался к отцовской двери и попытался утешить Мими.

Сперва, правда, мне никак не удавалось заставить ее ко мне прислушаться. Она так громко плакала, что совсем не слышала моего шепота. Потом я догадался подсунуть под дверь записку – читать Мими, конечно, не умела, но я знал, что, увидев записку, она непременно захочет ее развернуть, – и вместо слов я нарисовал картинку: я в пижаме сижу в коридоре под дверью, а Мими плачет по другую сторону двери; за соседней дверью я изобразил тетушку Анну, спящую в кровати. Картинку я подсунул под дверь и постарался пропихнуть ее как можно дальше.

Плакать Мими перестала. Было слышно, как по натертому полу прошлепали босые ножонки, затем что-то зашуршало – это она подняла записку и развернула ее, – и Мими негромко закаркала, что всегда заменяло ей смех.

– Ш-ш-ш, – прошипел я. – Это я, Нарсис. Ты меня слышишь?

Радостное карканье.

– Но выпустить я тебя не могу. Тетушка Анна дверь заперла и ключ забрала. Но ты не бойся, я здесь побуду, так что больше не плачь.

Она еще покаркала и придвинулась поближе, устроившись на полу возле щели под дверью.

– Ты есть хочешь? Я тут тебе кое-что принес.

Еды было маловато. Всего один витаминизированный крекер, которые в школе раздают детям из бедных семей. Но крекер был плоским, и его вполне можно было просунуть под дверь, а я прекрасно знал, что Мими так толком ничего за ужином и не съела. Она взяла печенье и сразу начала его грызть – я слышал, как она им хрустит, точно кошка куриной косточкой.

– Я завтра тебе еще одно печенье принесу, – пообещал я. – А теперь ты, пожалуйста, ложись спать.

Она что-то жалобно и протестующее крикнула, и я понял: «Не уходи».

– Я не уйду, – прошептал я. – Я прямо тут, на полу, и лягу. Я даже одеяло с собой прихватил. Так что ты сможешь услышать, как я во сне сопеть буду.

Снова тихое карканье – возможно, она поняла мою шутку. А может, засмеялась просто от страха и нервного напряжения.

– Ничего страшного, Мими, – снова попытался я ее успокоить. – В папиной комнате с тобой ничего не случится. Да и я буду рядом. Обещаю.

Я еще с полчаса уговаривал ее лечь и, когда она наконец угомонилась, тоже улегся на полу под дверью, завернувшись в одеяло. Ложе, конечно, было так себе, но здесь я уснул куда быстрее, чем в собственной постели; там я, скорее всего, еще долго вертелся бы без сна, думая о том, какой одинокой чувствует себя Мими в отцовской спальне и как ей страшно. И потом, я ведь тоже был еще очень юн. А в детстве обычно хорошо спится. Это с возрастом мы утрачиваем умение быстро и крепко засыпать, как утрачиваем и звонкий детский смех, и невинность. На самом деле спал я так крепко, что не проснулся, даже когда часов в восемь тетушка Анна выплыла из своей комнаты, решив проверить, как там Мими, и обнаружила у дверей отцовской спальни меня. А я спал мертвым сном, завернувшись в одеяло, и ничего не слышал.

Разбудил меня вырвавшийся у тети вопль гнева и удивления. Сперва я никак не мог понять, где я и что происходит. Затем прямо у себя перед носом я увидел туфли тетушки Анны, те самые блестящие ботиночки, которые сверкали так же, как и черный крест у нее на шее, и понял, что попался и мне грозит такое наказание, какого я еще не знал. Я мгновенно вскочил и, заикаясь, стал бормотать какие-то извинения, но тетушка Анна жестом заставила меня умолкнуть и грозно спросила:

– Ты что, в собаку превратился, раз на полу спишь?

Я снова попытался что-то объяснить, но тетушка слушать не стала.

– Разве я не говорила, что Наоми должна посидеть одна и подумать? Разве она когда-нибудь научится делать то, что ей велено, если ты и твой отец будете во всем ей потворствовать? – Тетушка Анна вздохнула, и я понял, что этот мягкий тон – отнюдь не свидетельство снисходительности. – Я думала, ты разумный мальчик, но ты столь же глуп, как и твой отец, – продолжала она. – Что ж, прекрасно. Если ты хочешь спать, как собака, так убирайся вон из дома – будешь жить во дворе и есть с полу, как собака.

Сперва я решил, что тетушка Анна просто в очередной раз решила меня попугать. Но когда я спустился к завтраку, стало ясно, как сильно я ошибался.

– Куда это ты направляешься? – спросила она, когда я собрался сесть на обычное место. – Собаки за столом не едят. Они едят из миски на полу. – Она налила молока в какую-то незнакомую мне щербатую сине-белую миску, поставила ее в кухне на пол, а рядом положила кусок хлеба. – Вот твой завтрак, – сказала она. – Ешь.