По мере того, как я подвигаюсь вперед в истории этого царствования, мне приходится, по поводу каждого события, справляться в моем дневнике — до того у меня каждый раз является чувство, что я все это вижу во сне и что я сочиняю, а между тем дневник мог бы засвидетельствовать, что я даже не все то пишу, что он мне напоминает. Мальтийская история заставила меня, впрочем, немного забежать вперед в истории России.

Скажем, между прочим, еще, что во всей этой истории могла заключаться великая и красивая мысль, а именно: чтобы государь стал во главе всего дворянства Европы, — в эпоху, когда самые старинные и самые полезные учреждения обрушивались. Но если у Павла I и была когда-либо эта мысль, то достаточно присмотреться к средствам и лицам, которыми он пользовался, чтобы отнять у нее все что в ней могло быть благородного и почетного.

Со времени коронования, император стал обращать внимание на старшую из дочерей московского сенатора Лопухина. Благодаря разным обстоятельствам, ему пришлось с ней встретиться вторично. Он полагал, что для того, чтобы походить на Франциска I, Генриха IV или Людовика XIV, надо было иметь официальную фаворитку, или, точнее выражая его мнение на этот счет, иметь «даму своих мыслей», и Анна Лопухина, хотя она не была ни хороша собой, ни особенно любезна, соединяла, в его глазах, все, что можно было требовать для столь блестящего положения. В статье, посвященной ей ниже, читатель найдет странные подробности этого романа[209]. Здесь я только скажу, что те лица, в интересах которых было развратить своего государя, для того, чтобы удалить его от дел, или чтобы вызвать в свою пользу такие случаи, когда любовь становится казначеем, или же наконец, — чтобы обеспечить безнаказанность их собственному распутству, не переставали интриговать до тех пор, пока им, наконец, не удался их позорный проект, которому молчание старых слуг и многочисленные промахи в поведении императрицы обеспечили полный успех.

Все при Дворе изменило свой облик. Семья императора превратилась лишь в декорацию театра, предназначенного для торжества фаворитки. Министры стали обращать на нее свои взоры, блуждавшие до тех пор, как и мысли государя. Общеизвестный ум отца предмета царских чувств озабочивал их и этот весьма прозорливый ум, поддерживаемый некоторыми административными способностями действительно мог тревожить их честолюбие. На сцене появились вдруг новые лица, между прочим князь Гавриил Гагарин, старый друг Лопухина, бывший раньше возлюбленным г-жи Лопухиной и, может быть, отцом ее дочери; своим умом, которого у него было больше, чем у других, и своею глубокою безнравственностью он много способствовал укреплению новой партии. Все изменилось при Дворе и царедворцы оказались бы совершенно сбитыми с толку, если бы они, с удивительною ловкостью, не нашли замену недостающей им в первый момент проницательности. Они привыкли к фаворитам и, чтобы иметь у них успех, им приходилось только изощряться в низости, но «фаворитка» для них была совсем новым божеством. К его культу следовало примешивать немного обходительности и волокитства и они сразу в этом успели. Я, кажется, был единственный из придворных, которого не видели у г-жи Лопухиной. Но лучше всех других сумели при новом порядке вещей устроить свою судьбу бывший брадобрей Кутайсов, в то время уже егермейстер и кавалер ордена Св. Анны I степени, наперсник любовных чувств своего господина. Он стремился сделаться министром, несмотря на свое грубое невежество и, если министры ему и не предлагали своих портфелей, они все же ежедневно приходили к нему за советом.

В начале этого года вся империя находилась в распоряжении трех женщин. Они еле знали друг друга, но разделяли между собою высшую власть, не имея возможности заранее вступить в соглашение.

Первая из них была г-жа Гербер, сначала гувернантка, а впоследствии компаньонка Лопухиной, довольно красивая и еще молодая женщина, вышедшая замуж за гувернера, брата фаворитки, и допускаемая в качестве третьего лица к присутствованию при ежедневных посещениях государя. Она сразу поняла выгоду, которую можно было извлечь из этого обстоятельства. Когда княгиня Долгорукова[210] обратилась к ее содействию, чтобы добиться помилования князя Барятинского[211], ее отца, который был сослан, предложив ей за эту услугу бриллиант, она удачно провела это дело. Но вскоре г-жа Гербер, вместе с мужем, была послана в Казань, где последний получил хорошее место при университете[212]. Вторая влиятельная дама была г-жа Шевалье, первая актриса комической оперы и официальная любовница Кутайсова. Безусловное влияние, которое она имела на своего любовника, прибавленное к влиянию, которым последний пользовался у государя, давало ей непосредственное и существенное участие во власти[213]. Эта, впрочем добродушная женщина не злоупотребляла бы своим положением, но ее муж, балаганный танцовщик и неистовый якобинец, которому разрешили надеть на себя костюм Мальтийского ордена, соединял с обычным для таких людей нахальством жадность, редкую даже в их кругах. Граф Шереметев дал ему 20 000 рублей отступного, чтобы он не вмешивался в дирекцию театров.