В Земье цирковой караван сменил направление и отправился на север, забирая западнее, всё больше углубляясь в неприветливую страну, храня надежду, что ближе к центру, просвещённые люди встретят их радушнее. Попутно держась подальше от мёртвой зоны, вокруг которой расползалась тёмная энергия, более смертоносная, чем от расселины Аэфиса, города демонов, впоследствии занятого их потомками ашурами – Сейтан Хейм. Сайлент Хейм – логовина, где ничего не росло и даже мертвецы не поднимались из могил. Это место порождало самые тёмные и ужасные легенды о себе. Появившуюся задолго до рождения людей в этом мире, мёртвую зону отмечали на картах черепом, ибо кроме смерти ни один путник, будь он человеком, нелюдем, нежитью или демоном, ничего другого не найдёт на этой серой земле. Сайлент Хейм – это название не произносили ночью, а днём лишь тихим шёпотом. Проказа на теле Южного Приземья. Было и другое проклятое место во владениях Самоцветной Княгини – город Пограничья, где по слухам, мёртвые не упокаивались, и оживали сами, без помощи некромантов. Чёрное пятно на карте, созданное гневом Тиранши – Дочери Сатаны – проклятое ею, незадолго до окончания мировой войны, около двухсот лет назад – Эдем Хейм.

Читая местную газету «Земское слово», Натори качал головой и становился всё хмурее. Власть в стране всё больше уходила от старой Княгини, которой минул восьмой десяток лет, в руки церкви.

Даже углубившись в Земь, прогнозы стариков не оправдывались, зимние морозы подступали всё ближе, а они дали лишь несколько представлений, окупив лишь часть взяток градоправителям. Лицедеев принимали лишь в захудалых деревеньках, находящихся на затворках городов, коими управляли сами жители, со старостой во главе, где в богатых домах не сидел градоправитель, а на площади не звенела колоколами по воскресеньям церковь. К сожалению люди, жившие на отшибе, были бедными и не могли позволить себе платные просмотры, зато не препятствовали циркачам ставить шатры и какое-то время жить.

Спайди не понимал, почему цирку не давали выступать в больших городах. Он старался не выказывать любопытства и не поднимать больную для пригорюнившейся труппы тему. Оставалось строить из себя всё понимающего взрослого. Как «верный пёс» белокурой принцессы, Спайди узнал о бедственном положении цирка.

– Ба, когда уже обед будет готов? Пора всех кормить, – начала подгонять бабушку Рин. Спайди ждал за пологом, чтобы помочь донести тяжёлые кастрюли.

– Ой, да, да, да. Сейчас уже, – оправдывалась бабка.

– Не да, да, да, а давай накрывай! Я сейчас умру от голода, – преувеличенного патетично высказала девочка, стоя в стороне от старухи и притоптывая ножкой.

– Сейчас, сейчас. Ой, деда, есть-то нечего. Зима уже, что ж есть будем? – запричитала бабка, Спайди всё расслышал, но виду не подал.

– Не при детях, бабка! – отчитал её дед.

– Что ты там брюзжишь, ба? – нетерпеливо спросила Рин.

– Ой, да болячки все вспомнила. Руки не держат, ноги не ходят, – начала, было, бабка, но Рин с криком «только не это», вылетела вон из шатра.

На обед всем достались одинаково маленькие порции еды. Рин хотела заорать, возмущаясь своей полупустой тарелкой, но заметила, что у остальных порции ещё меньше, и, прикусив язык, что на неё совсем не похоже, принялась есть с опущенной головой.

За долгую земскую зиму, затянув пояса, цирковая труппа распрощалась с большей частью своих сбережений. Сундуки пустели, таяла выручка, собранная с аншлагов в Муараке, дешёвые шазы горстями отдавались крестьянам за продукты. Земская валюта – рури – самая дорогая в мире и самая тяжёлая за счёт дорогих металлов без примесей, чем грешили муараканцы и надгорцы. Цены на рынках указывались только в рурях, а размен к шазам превосходил один к шести. Циркачи потерпели фиаско, они надеялись получать дорогие, тяжеловесные серебряные и бронзовые рури – золотые стоили слишком дорого, – а не тратить содержимое сундуков.

Испытания суровой зимы изменили людей. Кого-то внешне: похудел и осунулся толстяк Сатори, отныне не похожий на задорного клоуна, а скорее на депрессивного алкоголика. Другие внутренне: Натори и дед стали более замкнутыми, реже общались с мальчиком и почти ничего не рассказывал; акробатки быстро уставали и часто плакали в своей палатке, сбившись кучкой, как маленькие пташки. Иные своим отношением: избалованная Рин присмирела и не срывала на других свой гнев. Возможно, к ней, наконец, пришло осознание, что мир не будет крутиться вокруг неё и её желаний. Однако за переменой характера скрывалась отчаянная горечь из-за краха мечтаний девочки, и злоба на весь мир, которую она теперь срывала в одиночестве на вечно снующем рядом, по её же приказу, Спайди.

В глубине души мальчик понимал Рин, иногда ему тоже хотелось выпустить злость, разгорающуюся внутри, но он терпел и ненавидел девчонку за её выходки. Он знал своё место в цирковой труппе и не мог позволить себе избить кого-то, вот только и самому Спайди не хотелось становиться мишенью чужого гнева. В конце концов, не оборотень причина неудач цирка, к тому же мало кто пытался войти в положение мальчика. Все знали, чем Рин занималась в своём небольшом шатре, но никто не вмешивался. На следующий день циркачи провожали мальчика сочувствующими взглядами, и только. Наступал новый вечер после тяжёлого дня и внучка добрых стариков показывала своё истинное лицо. Спайди был вынужден сидеть, руками обхватив голову, пока злобная блондинка хлестала его плетью, выпуская пар.

Одним вечером волчья кровь взбунтовалась в оборотне, мальчик схватил прут, опускавшийся на его лицо, вырвал из рук слабой девчонки. Рин выпучила глаза и развернулась, чтобы выбежать из шатра, рыдая и жалуясь старикам, но в этот момент Реми ударил разодетую в розовые рюшки девчонку по спине, прут с треском сломался, а Рин, взвизгнув, вывалилась из шатра.

Всех повергла в шок реакция Спайди на ежедневные избиения. Оборотень смотрел на людей, осуждающих его действия и жалеющих принцессу цирка, и проклинал их. Неужели он должен терпеть издевательства, и молча подставлять вторую щёку по удар, как учила местная религия.

Старики чуть не выгнали мальчика из труппы, его спасли логические аргументы Натори, которые клоун не преминул озвучить. Спайди хотел оправдаться, но его удержала Миака. Девушка понимала, что любые слова бесполезны. Бабка с дедом питали к внучке болезненную любовь и винили в её проступках всех остальных. Мальчика наказали, объявили ему бойкот на неделю и нагружали работой на холоде, которую никто не хотел делать – мыть посуду, собирать хворост, чистить тропинки между шатрами, присматривать за инвентарём.

Оборотень счищал снег с телег, наслаждаясь тишиной и одиночеством, и проклинал Рин. Перевоспитывать девушку поздно, она не слушала никого. Только могила исправит горбатого, как-то сказал Николас о Страшиле. К Рин эти слова относились не меньше.

Все с нетерпением ждали весну. Весна всегда вселяла надежду в людей, предвещала перемены к лучшему. Вместе с набухающими почками, из которых распускались на деревьях листочками, и благоухающими цветами, расцветали и сердца людей, распускались их души, и зарождалась вера в добрый мир. Лицедеи верили, что двери городов откроются перед ними и за лето всё образумится.