– Рядом с ее кроватью нашли маленький прозрачный пустой флакон. Я почувствовал запах горького миндаля, – продолжил инспектор, когда я уселась.

– Цианид?

Грейлинг кивнул, а затем, задумавшись на некоторое время, сел рядом со мной. Между нами было достаточное пространство: я сидела на одном конце скамейки, а он – на другом. Тем не менее казалось странным вот так сидеть с инспектором Грейлингом в парке, спокойно разговаривая, а не конкурируя и не пикируясь с ним.

– Я подозреваю, что это мышьяк. Во флаконе осталось достаточно вещества, чтобы исследовать его и узнать наверняка. Там были записка и еще один предмет, который, вероятно, вас заинтересует.

– Египетский скарабей.

Выражение, мелькнувшее на его лице, исчезло так же быстро, как и появилось. Я снова его удивила.

– Да, вы правы. Там был скарабей с изображением Седмет или Сетмет…

– Сехмет.

– Верно, – кивнул он. – Изображение Сехмет появилось, как только скарабей открылся. Он находился на кровати, рядом с флаконом и запиской.

– Лилли написала записку, чтобы все выглядело так, будто она покончила жизнь самоубийством.

– Все указывает на то, что она действительно ушла из жизни по своей воле, – сказал Грейлинг.

По тону было понятно, что инспектор не собирается со мной спорить. Но все же в его голосе слышалось сомнение, эхом отзывающееся и в моей голове. А как насчет жука? Неужели у Лилли был другой скарабей, кроме того, что был найден в ее комнате? А вдруг кто-то (отравитель?) решил оставить некое предупреждение или сообщение? Ведь такой же скарабей был найден рядом с телом Мэйлин Ходжворт.

Внезапно одна из этих мыслей словно выкристаллизовалась, и тогда я все поняла. Леди Косгроув-Питт была сегодня в доме Лилли Кортвилль.

– Что случилось, мисс Холмс? У вас появились какие-то догадки?

– Я…

Я поняла, что не могу озвучить свои подозрения. Во всяком случае, не ему и, конечно, не без доказательств. Но то, что леди Косгроув-Питт была причастна к произошедшему, стало очевидно. Должна быть причастна. Такое совпадение невозможно.

Я была настроена еще более решительно: пойти сегодня вечером в ломбард «У Витчерелла» и увидеть Анх. И, если это будет возможно, разоблачить ее.

– Я… м-м-м… подозреваю, что в записке говорилось о том, что она не хотела причинить боль матери?

Грейлинг пристально посмотрел на меня. Сейчас его глаза показались скорее зелеными, чем серыми, и его пристальный взгляд заставил меня нервничать.

– Это все, что вы подозреваете? – спросил он с легкой насмешкой в голосе.

– Что говорилось в записке?

– Там и правда было что-то об этом, – ответил инспектор, все еще наблюдая за мной.

Из внутреннего кармана он достал записную книжку и самопишущую ручку с резервуаром. Перелистывая страницы, он остановился на одной и прочитал:

«Мне очень жаль, матушка и батюшка. Я вас люблю. Но я больше не могу жить с этим бременем. Лилли».

Я быстро заморгала, непривычно чувствуя, как слезы застилают глаза. Какое бремя могло быть настолько тяжелым, что она не смогла его вынести и решила выбрать смерть, а не жизнь?

Лилли решила оставить своих родителей. Какова бы ни была причина, она приняла яд. И ушла из жизни.

У меня перехватило горло, а глаза жгло, нос стал мокрым. Почему я так расстроилась? Я ведь едва знала эту девушку. Однако меня охватило чувство, похожее на ярость и одновременно скорбь, по отношению к несчастной. Я была зла на то, что она приняла решение оставить своих родителей, покинуть их, чтобы они задавались вопросом, чем это заслужили.

Я знала, каково это, потому что меня саму оставили. Я была брошена без предупреждения, без единого шанса исправить то, что было не так. Меня оставил один из родителей.

На самом деле я бы сказала, что они оба меня бросили.

Грейлинг что-то вложил мне в руку. Я посмотрела вниз и увидела в своей ладони его платок. Я резким движением промокнула глаза, расстроенная тем, что обнаружила в себе такое разнообразие эмоций.

– Уже подтверждено, что записку писала она? – спросила я, понимая, что мой голос дрожит и звучит хрипло.

– Да, – ответил Грейлинг.

И даже в этом простом слове я услышала его сильный шотландский акцент. Он не был таким равнодушным, каким казался.

Я вытерла нос, а затем, вместо того чтобы вернуть грязный носовой платок, убрала его в потайной карман юбки. Никогда не допускайте, чтобы эмоции брали верх над вашим расследованием, наблюдением или умозаключением. Именно чрезмерность эмоций, по словам дяди Шерлока, мешает женщине принимать рациональные решения и делать правильные логические выводы. Я на протяжении последних семнадцати лет пыталась опровергнуть это утверждение. По крайней мере, в отношении себя.

Я постаралась отбросить эмоции и пересмотреть все факты. Зная, что существуют зацепки, которых Грейлинг либо не заметил, либо решил не упоминать, я тем не менее могла выдвинуть три теории: либо Лилли Кортвилль сама написала записку и приняла яд, либо ее заставили написать записку, а затем выпить яд, либо записка была написана при других обстоятельствах и теперь кто-то ею воспользовался, чтобы выдать убийство за самоубийство.

А если это действительно самоубийство, то где она взяла яд?

После долгого молчания Грейлинг заговорил:

– Я подозреваю, что мисс Кортвилль отравил тот, кто убил Эллисон Мартиндэйл и Мэйлин Ходжворт.

– Я тоже так считаю, – согласилась я и задалась вопросом, стоит ли упоминать об «Обществе Сехмет». – В таком случае это, скорее всего, убийство. Или соучастие в убийстве.

– Согласен.

Я открыла было рот, чтобы рассказать ему о том, что мы с мисс Стокер узнали об Анх… но раздумала. Принцесса Александра через мисс Адлер настаивала на полной секретности нашей работы. У нее должны быть на это причины, и я не осмелилась нарушить правила без разрешения.

Довольно долго мы сидели молча. Мне было удивительно уютно в этой тишине, и я поняла, что не хочу ее нарушать. Но часы церкви Святого Варфоломея[32] пробили пять, и пришло время возвращаться домой, чтобы подготовиться к вечерней вылазке.

Будто читая мои мысли, Грейлинг резко встал. Он посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

– Мисс Холмс, надеюсь, вы не планируете сегодня отправиться к Витчереллу?

Я едва смогла сдержать свое удивление. Возможно, он знал больше, чем мне говорил. В том числе и об «Обществе Сехмет».

– Нетрудно было узнать, куда мисс Кортвилль собиралась в ночь на двадцать пятое апреля, – пояснил он в ответ на мой невысказанный вопрос. – Она сказала правду, что взяла кэб, но солгала о сломанном колесе. Кэбмен довез ее до ломбарда и видел, как она вошла внутрь. Он запомнил это, потому что, на его взгляд, такое заведение для молодой женщины из высшего сословия было небезопасным. Я подозреваю, что вы выяснили это из разговора с мисс Кортвилль, и я точно так же уверен, что вы планируете расследовать дело самостоятельно.