Карай лежал под письменным столом. Ему так хорошо спалось под стук пишущей машинки! Вот только хозяин бы не наступал ногой на ухо…

В обеденный перерыв Александр Петрович пошёл на почту звонить. Поговорив с женой о том, о сём, Александр Петрович спросил, как дела у Гектора.

— Аттестат получил, всё нормально, — сказала Татьяна Михайловна. — Просит сорок рублей на джинсы и хочет на неделю уехать к Благовещенскому на дачу заниматься. Знаешь, мне этот Благовещенский давно не нравится…

— Знаю. От него вином пахнет! — вспомнил Александр Петрович.

— Как ты думаешь, отпустить?

— Отпусти, — посоветовал Александр Петрович. — Всё равно он первую неделю после экзаменов заниматься не будет.

— А деньги дать?

— Дай. Только пусть он тебе джинсы покажет. А то я знаю эти покупки…

— Ладно, — вздохнула Татьяна Михайловна. — Ну а ты-то там как?

— Как всегда, — ответил Александр Петрович. — Знаешь, погода только плохая…

Помолчали.

— Тань, — сказал вдруг Александр Петрович. — А сына-то мы всё-таки вырастили…

Татьяна Михайловна всхлипнула и повесила трубку.

«Восемнадцать лет, — подумал Александр Петрович. — Мы ведь прожили восемнадцать лет… Таня, Таня… Гектор, Гектор…»

…Вечером, когда Александр Петрович вернулся с прогулки, у калитки его встретила почтальонша.

— Письмо вам, — сказала она. — Хотела в ящик бросить, а потом смотрю, вы идёте… Дай, думаю, в руки вручу… — Она протянула Александру Петровичу письмо. — Из Ленинграда…

— Большое спасибо, — поблагодарил Александр Петрович.

— Как вам тут живётся-то одному? — спросила почтальонша.

— Хорошо, хорошо живётся… — Александр Петрович смотрел на письмо, и руки у него чуть заметно дрожали.

— До свидания. — Почтальонша вздохнула, взвалила на плечо сумку и пошла по улице. Александр Петрович стоял у калитки и неловко вскрывал конверт. Карай сидел рядом и строго смотрел на удаляющуюся почтальоншу.

Костя Благовещенский не любил заниматься дома. Из комнаты в кухню как тень ходила полуслепая белая старуха, и Костя не мог слушать шарканье её ног, бормотание, смотреть, как неуклюже жарит она яичницу, а потом ест, и крошки хлеба остаются у неё на подбородке. Старуха из дома никуда не выходила. Продукты ей покупала мать. Раз в месяц старухе приносили пенсию.

По утрам Костя отправлялся либо на теннисные корты к отцу, либо в библиотеку Салтыкова-Щедрина, где хорошо и спокойно было сидеть за большим столом, смотреть, как бесшумно снуют по толстым коврам умные юноши и девушки с пирамидами книг, разговаривают все шёпотом, куда ни посмотри — шорох страниц и головы склонённые.

На кортах, впрочем, заниматься тоже было неплохо. Смуглый бог Аркадий Аркадьевич куда-то исчез, и с белокурой Линой играл теперь другой партнёр — молчаливый седой старик с каменным лицом. Играл старик резко и без изящества — на выигрыш. Казалось, совсем его не занимает прелестница Лина. Когда старик принимал подачу (а подавала Лина хорошо), он напоминал коршуна, готового спикировать на жертву. Так же безжалостно смотрел старик на Лину, а руки его, сухие, как когти, сжимали ракетку. После игры старик переодевался в красивый серый костюм, садился в машину и уезжал. А Лина оставалась грустная сидеть на скамейке. Один раз Косте показалось, что она плачет.

На следующий день Костя рискнул сыграть со стариком и, конечно же, проиграл.

— Вы, наверное, бывший чемпион мира? — спросил Костя.

— Знаешь, сколько мне лет? — засмеялся старик.

— Пятьдесят пять? — предположил Костя.

— Семьдесят шесть!

— Представляю, каким вы были в молодости, — сказал Костя.

— И в молодости, — повторил старик. — В молодости я спортом не занимался…

Солнце скрылось. Стало прохладно. Старик посмотрел на часы.

Костя поёжился. Он всегда неловко чувствовал себя в теннисных шортах и в светлой продувной рубашечке. К Лине, например, Костя боялся приближаться. Ему казалось, что ноги у него какие-то тонкие и белые, и живот как-то слишком выпирает. «Не эллинского я телосложения…» — с грустью думал Костя.

— Ты абитуриент? — спросил старик, кивая на разложенные на траве учебники.

— Да.

— А куда будешь поступать?

— На восточный факультет.

— На восточный? — обрадовался старик. — А как ты относишься к женщинам? Вернее, как они к тебе относятся?

— При чём здесь женщины?

— Когда выучишь санскрит, — улыбнулся старик, — ты прочитаешь в древних тибетских книгах, что науку избирают те, кого в молодости отвергает женщина…

— А вы знаете санскрит?

— Я знаю санскрит.

— Значит, вас в молодости отвергали женщины?

— Ты невнимательно меня слушал… Не женщины… Женщина!

— А как будет на санскрите женщина? — спросил Костя.

Старик поднял с песка прутик и нарисовал сложный знак-строку.

— Но знание древних языков и чужая мудрость счастья не приносят, — сказал старик. — Даже покоя не приносят.

— Вы говорите загадками.

— А что Аркадий Аркадьевич? — неожиданно спросил старик. — Загорать уехал?

— Вы его знаете?

Старик засмеялся.

— Лина — моя бывшая жена, — сказал он. — И моя бывшая студентка. Я женился на ней, когда мне было семьдесят… Самый жениховский возраст! Аркадий Аркадьевич тоже был когда-то моим студентом. Даже моим учеником… Лина ушла от меня к нему, а теперь вот хочет вернуться… Но я её не беру! И мы играем в теннис… — Старик улыбнулся. — Счастливый человек подобен пустому сосуду. Ему нечего сказать людям, кроме того, что он счастлив. Это пословица. И утешение. Будешь ещё играть?

Озадаченный Костя проиграл старику два раза подряд и решил, что теннис не для него. «Моё место — библиотека!» — решил Костя и стал одеваться.

— Ты молодец! — сказал старик. — Не спрашиваешь, где я преподаю, и не просишь, чтобы я тебе помог.

— Зачем мне помогать? Я сам, наверное, поступлю.

— А сейчас куда пойдёшь?

— Звонить ей…

— Ступай…

— Мне почему-то кажется, что это неправильная пословица: счастливый человек подобен пустому сосуду… Наоборот!

— Возможно, — согласился старик. — Но всё же, на мой взгляд, основной двигатель литературы, искусства, любого прогресса — несчастные люди! Разве от хорошей жизни, от полноты счастья, от любви едут, скажем, на Северный полюс? Знаешь, какой в Арктике ветер? Как руки коченеют… Как собаки на снег умирать ложатся? Чтобы примус разжечь, надо руки отогреть… А пальцы не шевелятся… А знаешь, как руки отогреваются? Надо собаке брюхо вспороть и сунуть туда руки… Подходишь к ней с ножом, а она на тебя смотрит… Она же твои нарты тащила… А потом собаку эту и съедаешь… Давай ещё сыграем?