class="subtitle">LXXXIII

«Ты мне, сынок, желанных всех желанней, —

Молю тебя — ах, берегись ты тут

Всех этих виденных тобою ланей;

Пускай своим дурным путем идут:

Они ведь все посвящены Диане,

Поверь ты мне, — и, встретясь, изведут:

Затем и по горам у нас тут бродят,

И воду пить к источникам приходят.

LXXXIV

Диана большей частью ходит с ними,

А знай, ее ведь смертоносен лук.

И если б за охотами твоими

Тебя застала, из своих же рук

Убила б насмерть — было так с другими

Уже не раз, кого не взлюбит вдруг, —

А искони к семье ведь нашей старой

Она враждой пылает самой ярой.

LXXXV

Увы, сынок, я плачу, вспоминая

О том, как умер бедный мой отец,

Как извела его Диана злая,

Терзала и убила наконец.

Сыночек, о грехе его простая

Вот повесть — зрит Юпитер в глубь сердец!

А звался дед, как знаешь ты, Муньоне;

Его отец, как я же, Джирафоне.

LXXXVI

Рассказ мой был бы длинен при желанье

Все злоключенья деда описать.

Но нам сейчас важней их окончанье.

Он шел в горах дичины пострелять,

Как все охотники. В его скитанье

Тревог немало было. Только глядь —

Пред ним река, текущая в долине,

Та, что по нем зовут Муньоне ныне.

LXXXVII

А возле, у прекрасного потока,

Вдруг нимфа[227], одинешенька-одна,

Увидела его, уж недалеко,

Вскочила девочка, бледна-бледна,

«Беда!» — лепечет, — и уже высоко

Бежит по круче, ужаса полна.

Ее он молит, полн любовным бредом,

И через миг бежит за нею следом.

LXXXVIII

Отец несчастный, ты ведь устремлялся,

Того не зная, к смерти лишь своей,

Ее сетей, бедняк, ты не боялся,

Судьбой захвачен злобною своей!

Желали боги, чтоб, когда он гнался

За нимфою все тверже и быстрей,

Его Диана в птицу превратила,

Или в скалу, иль в дерево внедрила.

LXXXIX

Она реки чуть-чуть не добежала,

Как платьица изящное тканье

Запуталось в ногах; она теряла

Дыханье в беге, страх сломил ее.

Увы, Муньоне радость обуяла,

Он вмиг настиг сокровище свое,

Схватил, держал, обняв ее руками,

К девичьему лицу прильнув устами.

XC

Тут силой взял он, тут насилье было,

И нимфа тут была осквернена,

Бессильна отвратить, что так постыло.

О жалкий мальчик! О, как ты бедна,

Несчастная! Вас бездна разделила,

Раскаянья безумного полна!

Сама Диана с дальнего пригорка

Двоих обнявшихся открыла зорко.

XCI

Она гремит: «Несчастные! Идете

Вы тотчас вместе, грешники, в Аид!

Последний час вы на земле живете,

Не видеть вам, как летний день сгорит;

А ваши имена передаете

Навеки водам, видевшим ваш стыд!»

И грозно на любовников взглянула —

И тетиву тугую натянула.

XCII

С последним словом и стрела пронзила

В тот самый миг, мгновенная, двоих.

Сынок, во мне лишь правда говорила!

Хотели б боги лжи от слов моих,

Так до сих пор тоской бы грудь не ныла!

Случилось, что убит один из них:

Стрела, пронзив два сердца, их связала.

Так кончилась любовь их без начала.

XCIII

Кровь бедного отца струи речные

Все красноватым светом налила —

И потекли, как будто кровяные,

И боль его всем явной пребыла.

Хранят здесь тело глубины родные,

Чего душа не знает ни одна,

Как и всего того, что дальше было;

Одна река лишь имя сохранила[228].

XCIV

Сказал я, что Диана съединила

И кровь, и тело нимфы молодой

С другим и вместе с ним же превратила

В источник чудный, что, журча, с рекой

Вблизи сливался, — так чтоб явно было:

Гнев беспощадно яростный такой

Мгновенно надо всяким разразится,

Кто оскорбить хоть раз ее решится.

XCV

И с тысячью, я знаю, так же было,

Что ныне птицы, горные ручьи,

Иль что она в деревья превратила

Преступников в любовном забытьи.

И в старину еще она убила

Двух кровных братьев — нашей же семьи.

Так берегись, храним небесной силой,

Ее руки, сыночек ты мой милый!»

XCVI[229]

Так Джирафоне старенький, рыдая,

Окончил свой рассказ и замолчал.

Стоял и слушал сын, не прерывая,

Подробности со тщаньем замечал.

Собою несколько овладевая

И поборов смущенье, отвечал,

От своего не склонный отступаться:

«Ну, этого мне нечего бояться!

XCVII

Теперь не трону их, избави боже,

Случится разве, встречу как-нибудь.

Я так устал, ты утомился тоже;

Пойдем, отец, нам надо отдохнуть.

Чтоб засветло прийти, я лез из кожи,

И был нелегок этот горный путь.

Домой добрался — и устал сверх силы.

Итак, пока прервем беседу, милый».

XCVIII

Спать улеглись; но день не занимался, —

Проснулся Африко, вскочил тишком,

Опять туда — к холмам своим пробрался,

Где был все время сердцем и умом.

Он шел и беспрестанно озирался,

Не видно ль Мензолы — искал кругом.

И помогла Амурова наука:

Он от нее стоит — на выстрел лука.

XCIX

Не он, она увидела сначала —

И полем тотчас в ужасе спешит.

Тут он услышал, как она кричала,

Взглянул — она взывает и бежит,

И мысль его как светом осияла:

«Ведь это — Мензола!» Он вслед летит,

Ее зовет и молит, именуя:

«Постой, постой, тебя ведь так люблю я!