Афганцы отважны, но они привыкли иметь дело с людьми, а не с современными боевыми машинами. Гам, судя по выражению его лица, отродясь не сталкивался ни с чем подобным. На происходящее внизу он взирает в немом изумлении. Кроме того, несмотря на немалое расстояние, до нас начинают долетать звуки, которые нельзя спутать ни с чем. Оглушительно кричат раненые, бешено ржут кони.

Это паника.

Первыми сломя голову прочь бегут лучники, скопом наваливаясь на стоящую позади конницу, что порождает сумятицу и ломает ряды. Давка все ширится, оба фланга обескураженной армии Волка разворачиваются и пускаются наутек. Арьергард уже удирает. Ища спасения, дикари мечутся под ногами коней, и согдийская кавалерия топчет свою же пехоту.

Первая линия македонских плотов возобновляет движение — они уже в ста локтях от берега. Камнеметы и стрелометы теперь бьют в упор. Где Спитамен? Враг пребывает в неимоверном смятении.

Македонские понтоны и лодки движутся с максимально возможной для них быстротой, а над ними снова и снова проносятся тучи смертоносных снарядов. Неприятельский фронт, только что казавшийся сплошным и непрошибаемым, рвется в клочья и рассеивается, как туман на ветру.

Мы, пленники, вопим от восторга, в то время как Гам и прочие караульщики ошеломленно молчат. Хотя наши стражи вооружены и не уступают нам численно, мы вдруг чувствуем, что у них больше нет над нами власти.

Первым на вражеский берег соскакивает Александр. Правда, об этом мы узнаем лишь потом, а сейчас видим, как наши соотечественники неудержимой лавиной выплескиваются на сушу и стремительно катятся дальше, разя улепетывающих, побросавших щиты и оружие дикарей.

Охваченные общим порывом, мы, пленники, тоже бросаемся на своих охранников, но до схватки у нас дело не доходит. Гам и его подручные, даже не попытавшись пустить в ход оружие, устремляются вниз, к лошадям.

К ночи речная долина пустеет. Уцелевшие варвары ищут спасения в Диких Землях, преследуемые конными и пешими отрядами Александра.

Македонские войска снова появляются у Благоносной через двадцать один день. На этот раз во всей своей силе и под личным командованием Александра.

Наш царь гнал Спитамена по степи более ста миль, но погоню прервала элементарная нехватка воды. Волк опять ускользнул, а Александр возвратился в палаточный городок на Яксарте, чтобы свернуть его и проследовать дальше. Мы, недавние пленники дикарей, помещенные в тамошний лагерный госпиталь, уже успели окрепнуть достаточно, чтобы выдержать переезд к месту первоначальной резни.

Приближается осень. За минувшие дни люди Антигона и Белого Клита при поддержке кавалерии Гефестиона прошлись рейдом вдоль Благоносной, полностью обезопасив район мелководья. Похоронные команды по мере возможности собрали останки павших товарищей. Получилось, что мы тогда потеряли около двух тысяч человек. (Одна тысяча семьсот двадцать три воина — вот вам точная цифра.) Это только убитыми. На ознакомление с местом трагедии солдатам, как македонским, так и наемным, отводится день. Нас, выживших, специально туда доставляют, чтобы мы рассказали парням о том, каким зверским издевательствам подвергались наши товарищи по оружию и что с ними перед смертью творили даже не столько афганцы и скифы, сколько местные женщины со своей ребятней и особенно горожанки.

Возведен погребальный курган. На заре собирается армия. Погибшим воздаются все воинские почести. Отряд за отрядом войска торжественным маршем проходят мимо холма, над вершиной которого развеваются знамена павших подразделений.

В гробовой тишине Александр сам вершит скорбный обряд. Даже в момент, когда должен зазвучать традиционный гимн павшим, он не дает к тому знака и в молчании возжигает огонь. Беззвучное действо производит тяжелое впечатление. Наше горе безмерно, оно растет вместе с пламенем, его может приглушить только месть.

Когда же наконец царь обращается к нам, он произносит всего пять строк из трагедии Еврипида. Она всем известна и называется «Прометей».

В завершающей эту трагедию сцене хитроумный Одиссей достигает скалы, к которой по велению Зевса прикован алмазными цепями обреченный на муки мятежный титан. Одиссей спрашивает Прометея, подарившего людям огонь, может ли он как-то облегчить его страдания. Тот просит глоток воды и, утолив жестокую жажду, делится со скитальцем мудростью, вынесенной им из опыта своего восстания против всевластия Неба:

На том речь Александра заканчивается. Никаких ритуальных молений. Он поворачивается и уходит.

Ночь пробегает как никакая другая: без возлияний, без азартных игр. Солдаты ждут предписаний. Каждому ясно, о какой «справедливости» говорил Александр и у каких «земных пределов» ее придется вершить. Стоит появиться штабному курьеру, все вскакивают, все обращаются в слух.

Честно говоря, мы с Лукой еще не совсем подлечились, чтобы участвовать в карательных рейдах, однако считаем, что это наш долг, иначе мы просто не сможем смотреть в глаза нашим товарищам. Предписания доставляют в подразделения утром, вместе с ними привозят и письма. Мне пишет Агафон, муж моей сестры Елены, заслуженный старший командир, потерявший руку при Иссе, то есть еще тогда, когда Александр вел более «правильные» и достойные войны.

Мою колючую бороду мочат слезы.

Вернуться домой? Как я могу?

Разве мне чуждо безумие мщения? Могу ли я отвернуть мысленный взор от бесконечной череды павших, тянущейся сквозь века под стенания, взывающие к воздаянию?

Я засовываю письмо Агафона в свой вьючный короб, где оно и лежит, придавленное мешочками с чечевицей и сухим ячменем, в то время как наш корпус движется от деревни к деревне, верша «божественную справедливость» столь усердно и рьяно, что в долине не остается ничего живого, кроме разве что немощных древних старух да слетевшихся попировать на трупах ворон.