— Я в Мерлин-Вилледж, — сказал он — Я…

Зззз.

— Алло? — оторопел он.

Зззз.

Он постучал по рычагу. Ничего.

Где-то ветер свалил столб. Женевьева Селзор пропала так жевнезапно, как появилась.

Он набрал номер, но аппарат был нем.

— Ничего, теперь я знаю, где она.

Он выбежал из дома. В лучах восходящего солнца он заднимходом вывел из чужого гаража спортивную машину, загрузил заднее сиденье взятымив доме продуктами и со скоростью восьмидесяти миль в час помчался по шоссе вНью-Тексас-Сити. Тысяча миль, подумал он. Терпи, Женевьева Селзор, я незаставлю тебя долго ждать!

Выезжая из города, он лихо сигналил на каждом углу.

На закате, после дня немыслимой гонки, он свернул к обочине,сбросил тесные ботинки, вытянулся на сиденье и надвинул свою роскошную шляпу наутомленные глаза. Его дыхание стало медленным, ровным. В сумраке над ним летелветер, ласково сияли звезды. Кругом высились древние-древние марсианские горы.Свет звезд мерцал на шпилях марсианского городка, который шахматными фигуркамиприлепился к голубым склонам.

Он лежал, витая где-то между сном и явью. Он шептал:Женевьева. Потом тихо запел. «О Женевьева, дорогая, — пускай бежит загодом год. Но, дорогая Женевьева…» На душе было тепло. В ушах звучал ее тихий,нежный, ровный голос: «Алло, о, алло, Уолтер! Это не запись. Где ты, Уолтер,где ты?»

Он вздохнул, протянул руку навстречу лунному свету —прикоснуться к ней. Ветер развевал длинные черные волосы, чудные волосы. А губы— как красные мятные лепешки. И щеки, как только что срезанные влажные розы. Итело будто легкий светлый туман, а мягкий, ровный, нежный голос напевает емуслова старинной печальной песенки:

«О Женевьева, дорогая — пускай бежит за годом год…»

Он уснул.

Он добрался до Нью-Тексас-Сити в полночь.

Остановил машину перед косметическим салоном «Делюкс» и лихогикнул.

Вот сейчас она выбежит в облаке духов, вся лучась смехом.

Ничего подобного не произошло.

— Уснула. — Он пошел к двери. — Я ужетут! — крикнул он. — Алло, Женевьева!

Безмолвный город был озарен двоящимся светом лун. Где-товетер хлопал брезентовым навесом. Он распахнул стеклянную дверь и вошел.

— Эгей! — Он смущенно рассмеялся. — Непрячься! Я знаю, что ты здесь!

Он обыскал все кабинки.

Нашел на полу крохотный платок. Запах был такой дивный, чтоего зашатало.

— Женевьева, — произнес он.

Он погнал машину по пустым улицам, но никого не увидел.

— Если ты вздумала подшутить…

Он сбавил ход.

— Постой-ка, нас же разъединили. Может, она поехала вМерлин-Вилледж, пока я ехал сюда?! Свернула, наверно, на древнюю Морскуюдорогу, и мы разминулись днем. Откуда ей было знать, что я приеду сюда? Я же ейне сказал. Когда телефон замолчал, она так перепугалась, что бросилась вМерлин-Вилледж искать меня! А я здесь торчу, силы небесные, какой же я идиот!

Он нажал клаксон и пулей вылетел из города.

Он гнал всю ночь. И думал: «Что если я не застану ее вМерлин-Вилледж?»

Вон из головы эту мысль. Она должна быть там. Он подбежит кней и обнимет ее, может быть, даже поцелует — один раз — в губы.

«Женевьева, дорогая», — насвистывал он, выжимая педальюсто миль в час.

В Мерлин-Вилледж было по-утреннему тихо. В магазинах ещегорели желтые огни; автомат, который играл сто часов без перерыва, наконецщелкнул электрическим контактом и смолк; безмолвие стало полным. Солнце началосогревать улицы и холодное безучастное небо.

Уолтер свернул на Мейн-стрит, не выключая фар, усиленно гудяклаксоном, по шесть раз на каждом углу. Глаза впивались в вывески магазинов.Лицо было бледное, усталое, руки скользили по мокрой от пота баранке.

— Женевьева! — взывал он к пустынной улице.

Отворилась дверь косметического салона.

— Женевьева! — Он остановил машину и побежал черезулицу.

Женевьева Селзор стояла в дверях салона. В руках у нее былараскрытая коробка шоколадных конфет. Коробку стискивали пухлые, белые пальцы.Лицо — он увидел его, войдя в полосу света, — было круглое и толстое,глаза — два огромных яйца, воткнутых в бесформенный ком теста. Ноги — толстые,как колоды, походка тяжелая, шаркающая. Волосы — неопределенного бурогооттенка, тщательно уложенные в виде птичьего гнезда. Губ не было вовсе, ихзаменял нарисованный через трафарет жирный красный рот, который то восхищеннораскрывался, то испуганно захлопывался. Брови она выщипала, оставив две тонкиениточки.

Уолтер замер. Улыбка сошла с его лица. Он стоял и глядел.

Она уронила конфеты на тротуар.

— Вы Женевьева Селзор? — У него звенело в ушах.

— Вы Уолтер Грифф? — спросила она.

— Грипп.

— Грипп, — поправилась она.

— Здравствуйте, — выдавил он из себя.

— Здравствуйте. — Она пожала его руку.

Ее пальцы были липкими от шоколада.

— Ну, — сказал Уолтер Грипп.

— Что? — спросила Женевьева Селзор.

— Я только сказал «ну», — объяснил Уолтер.

— А-а.

Девять часов вечера. Днем они ездили за город, а на ужин онприготовил филе-миньон, но Женевьева нашла, что оно недожарено, тогда Уолтеррешил дожарить его и то ли пережарил, то ли пережег, то ли еще что. Онрассмеялся и сказал:

— Пошли в кино!

Она сказала «ладно» и взяла его под руку липкими,шоколадными пальцами. Но ее запросы ограничились фильмом пятидесятилетнейдавности с Кларком Гейблом.

— Вот ведь умора, да? — хихикала она. — Ох, умора!

Фильм кончился.

— Крути еще раз, — велела она.

— Снова? — спросил он.

— Снова, — ответила она.

Когда он вернулся, она прижалась к нему и облапила его.

— Ты не совсем то, что я ожидала, но все женичего, — призналась она.

— Спасибо, — сказал он, чуть не подавившись.