Филиппа поднялась.

– Хочешь пить?

Хью, не открывая глаз, отрицательно покачал головой. Она выпила целый кубок, затем налила немного воды в фарфоровый таз и умылась. Ночная рубашка неприятно льнула к телу, хотелось избавиться от этой раздражающей помехи. Это желание удивило девушку – она никогда не спала без одежды, даже в самую жару. Но почему бы и нет? Как приятно будет лечь на прохладную льняную простыню! Солома станет колоть кожу, но не сильно, а щекотно, и если в щель окна подует ветерок, он коснется тела, как ласковая рука…

Филиппа оглянулась. Хью лежал в той же позе, и его штаны были натянуты в паху. Что ему снилось, когда она разбудила его?

Отражение в небольшом зеркале заговорщицки улыбнулось ей. Филиппа сбросила ночную рубашку, ожидая, что почувствует себя беззащитной и уязвимой, но, наоборот, ощутила какую-то необъяснимую уверенность в себе.

Испарина неприятно раздражала кожу. Она смочила в тазу кусок чистой ветоши и отерла шею, плечи, руки. Груди слегка налились, когда она прикоснулась к ним холодной тканью, и соски затвердели. Вода струйками потекла по животу и ногам. Филиппа собрала волосы за спину и заплела в одну толстую косу, потом повернулась к постели.

Хью лежал в той же позе, но теперь он смотрел на нее – с таким видом, словно воочию увидел, как с неба на распростертых крыльях спустился ангел.

– Это неразумно, – произнес он тихим и чуточку хриплым голосом, когда она приблизилась, села рядом и положила руки ему на плечи. – Ну и пусть! Когда их объятия разжались в третий раз, в окно струился яркий свет дня. Несколько минут они просто лежали рядом, мокрые с ног до головы, усталые, тяжело дыша. Филиппе казалось, что тело ее поет, как инструмент, настроенный руками опытного музыканта. В эту ночь Хью заставил звучать такую музыку, о которой нельзя было рассказать словами. Когда он нащупал и сжал ее откинутую руку, пальцы его дрожали от еще не ушедшего напряжения. – Боже мой… – только и прошептал он. Ночью, когда он сказал, что это неразумно, она испугалась, что совершила ошибку и будет отвергнута. Но уже через мгновение Хью отбросил всякое благоразумие. Изголодавшись по ласке, он схватил ее в объятия с какой-то неистовой жадностью и целовал до тех пор, пока она не задохнулась. Она попыталась расстегнуть его исподнее, но не справилась с этим, и ее нечаянные прикосновения окончательно распалили Хью. Он рванул застежку так, что посыпались пуговицы, сбросил одежду и навалился сверху. В первый раз это совокупление было яростным – они сталкивались, извивались, отстранялись и прижимались друг к другу вновь в исступленной потребности слиться воедино. Но второй раз все было медленнее и продолжалось много, много дольше. Хью ласкал и целовал Филиппу везде, где только возможно, и она отвечала ему тем же, пока оба не пришли от возбуждения в полное неистовство, а когда соединились, это было сродни взрыву, словно к блестящему порошку Орландо Сторци поднесли пламя. Они уснули, так и не отстранившись, как одно целое, бесконечно счастливые этой упоительной близостью.

Утром Филиппа проснулась оттого, что Хью гладил ее кожу, и ощутила жар и влагу желания в своем лоне. Хью взял ее сзади, почти не двигаясь, лишь легонько ритмично покачиваясь, но она и без того парила, предвкушая наслаждение, и скоро оно низверглось на них золотым дождем.

Теперь они лежали, держась за руки, на скомканной влажной простыне, и Филиппа твердо знала, что отныне и навеки для нее существует только один мужчина – Хью Уэксфорд.

– Я люблю тебя, – сказала она, не поворачиваясь.

– Это всего лишь иллюзия, – возразил он.

– Мне лучше знать. Я даже знаю, как ты ко мне относишься.

Хью бросил на нее короткий взгляд. Что-то темное и холодное вытеснило тепло из его зеленых глаз.

– Нам не следовало так поступать.

– Как?

– Поддаваться вожделению!

– То, что с нами происходит, больше, чем просто вожделение.

– Это все непростительная ошибка! – Он уселся и схватился за голову. – Хоть один из нас должен был преодолеть искушение!

Свет дня ярко освещал шрамы на его спине – следы безжалостных побоев, которые Хью вынес, поднявшись над болью.

– Ты отлично умеешь все превозмогать, Хью, – сказала Филиппа мягко. – Ты можешь подняться надо всем. Но стоит ли?

– Стоит! Иначе мы оба пропали!

– А вдруг наоборот? Один в поле не воин, Хью. Вдвоем мы будем вдвое сильнее.

– Вдвое слабее! Если связать Друг с другом двух лошадей, далеко ли они ускачут? Знаешь, что с нами будет? Мы будем зависеть друг от друга, влиять на жизнь друг друга и тем самым станем гораздо более уязвимыми. Пойми, ты до сих пор почти ни с чем не сталкивалась, почти ничего не видела…

– Зато ты повидал всего за нас обоих.

По коридору торопливо простучали каблучки. В дверь забарабанили.

– Миледи! Сэр Хью! Проснитесь!

– Это ты, Эдме? Что случилось?

– Истажио умер!

Хью ощутил запах смерти еще до того, как открыл дверь в комнату итальянца.

– Подожди здесь, любовь моя. Это будет неприятное зрелище.

«Вот дьявол! Почему я все время называю ее так?» – чертыхнулся про себя Хью.

– Мне уже приходилось видеть мертвых, – возразила Филиппа.

Они стояли у подножия лестницы, ведущей на второй этаж северного крыла, и девушка выглядела неуместно хорошенькой в розовой накидке, которую в спешке набросила, чтобы последовать за ломавшей руки служанкой. Ночь любви растрепала ее косу и оставила легкие тени под глазами.

– Что ж, тогда идем.

У двери собрались почти все гости леди Клер. Был среди них и Орландо Сторци в длинной рубахе и ночном колпаке. Он громко сетовал на судьбу. По его словам, он всегда будил по утрам своего помощника, большого любителя поспать. Вот и в это утро он постучал к нему – и нашел мертвым.

Филиппа подошла утешить старика, а Хью осведомился, можно ли ему взглянуть на тело.

– Там сейчас капеллан, – сказал Тристан де Вер, обмахиваясь платком. – Он соборует Истажио.

– Поздно! – вскричал безутешный Орландо. – Он уже мертв, и душа его не найдет покоя за последней чертой!

– Это, конечно, не то же самое, что отпущение грехов, но лучше, чем ничего, – резонно заметил Хью, вспомнив, как умирали на поле битвы его товарищи по оружию.

– Зайдем? – спросила Филиппа, тронув его за руку.

– Возьмите это! – Тристан протянул ей платок, пропитанный ароматической солью. – Пригодится. Окна открыты нараспашку, но в такую жару…

В комнате ощущался тяжелый запах разложения. Хью плотно сжал губы и прикрыл нос рукой, но вонь, казалось, проникала, минуя все преграды. Отец Николас стоял у кровати в приличествующем случаю белом облачении, с плотной повязкой до самых глаз.